Я писала Брайану длинные письма о том, как хорошо жить в Нью-Йорке. Он отвечал рассказами о том, что жизнь в Уэлче становится только хуже и хуже. Папа был постоянно пьян, за исключением тех дней, которые проводил в тюрьме, мама ушла с головой в свой собственный мир, Морин практически жила у соседей. Потолок в спальне окончательно провалился, и Брайан перебрался на веранду. Он сколотил себе из фанеры бокс и спал там, хотя крыша веранды тоже протекала, и ему все равно приходилось накрываться надувным плотом.
Я сказала Лори, что Брайану надо перебираться в Нью-Йорк, и она со мной согласилась. Но, если честно, я немного боялась, что Брайан предпочтет остаться в Уэлче. Он был скорее деревенским, а не городским парнем. Он любил гулять по лесу, ковыряться с двухтактовым мотором, вырезать фигурки из дерева и рубить дрова. Он никогда не жаловался на сам Уэлч, и, в отличие от меня и Лори, у него было много друзей. Тем не менее, я была уверена в том, что в долгосрочной перспективе он от переезда в город только выиграет. Я составила список причин, почему ему стоит перебраться в Нью-Йорк.
Я позвонила ему на телефонный номер в квартире дедушки и перечислила все причины. Я сказала, что ему придется найти работу для того, чтобы оплачивать часть квартплаты и продуктов. Он может жить в моей комнате, места в ней было достаточно. В нашей квартире потолок не тек, и туалет со спуском воды.
Я закончила свою тираду. Брайан молчал. Потом он спросил: «Так когда можно приезжать?»
Точно так же, как и я, Брайан сел на автобус на следующее утро после окончания одиннадцатого класса. На другой день после своего приезда в Нью-Йорк он нашел работу в кафе поблизости от редакции Phoenix, в Бруклине. Он сказал, что Бруклин ему нравится больше, чем Манхэттен или Бронкс, и ждал меня после работы в редакции иногда до ранних петухов для того, чтобы вместе вернуться на метро домой. Он никогда не объяснял, почему так поступает, но, скорее всего, это была детская привычка, которая подсказывала ему, что вдвоем нам легче справиться со сложностями, которые могут нас ждать.
Я расхотела идти учиться в колледж. Образование казалось мне дорогостоящим мероприятием, а диплом журналиста давал бы мне возможность той работы, которую я уже имела. Я решила, что всему необходимому могу научиться на рабочем месте. Надо быть внимательной, тогда можно подхватить что-то «на лету». Если я что-то не понимала, например, слова «кошерный», haute couture[57] или Таммани-холл[58], я открывала словарь или кого-нибудь спрашивала. Однажды во время интервью мне сказали, что определенная государственная программа отбрасывает нас назад, во времена Эры прогрессивизма[59]. Вернувшись в редакцию, я открыла словарь. Майк Армстронг поинтересовался, что я там ищу. Я объяснила, и он спросил, собираюсь ли я пойти учиться в колледж.
«Зачем мне бросать работу для того, чтобы учиться? – спросила его я. – У тебя выпускники колледжа работают на одинаковых со мной должностях».
«Имей в виду, что в мире есть работы более престижные и интересные, чем эта, – ответил Майк. – Может быть, придет время, и тебе такую предложат. Но без диплома из колледжа ты не сможешь ее получить». Майк обещал, что, если я закончу колледж, могу вернуться в его газету. Я сказала, что подумаю над тем, что он мне сказал.
Лорины друзья считали Колумбийский университет лучшим университетом города. В то время в него принимали только мужчин, поэтому я подала документы и была принята в аффилированый с ним Барнард-колледж. Образование оказалось довольно дорогим, но я получила стипендии и ссуды, а также частично оплачивала из того, что успела накопить за время работы в газете. Чтобы окончательно заплатить за образование, мне пришлось целый год отвечать на телефонные звонки в компании на Уолл-стрит.
После начала занятий я уже не могла платить свою долю квартплаты. По счастью, женщина-психолог, живущая в районе Верхний Вест-Сайд, предложила мне комнату в своей квартире за то, что я буду приглядывать за ее двумя маленькими сыновьями. В выходные я работала в художественной галерее, сгруппировала все свои классы и занятия в два рабочих дня и стала работать редактором новостей в Barnard Bulletin. Через некоторое время я бросила эту работу, потому что мне предложили позицию ассистента в одном из крупнейших журналов города. Здесь работали писатели, у которых выходили книги, репортеры, освещавшие войны и бравшие интервью у президентов. Я проверяла их представительские счета, высчитывала количество знаков в их статьях и переправляла им почту. Мне казалось, что я многого добилась в этой жизни.
Родители время от времени звонили нам с телефона из дедушкиной квартиры и рассказывали о том, что происходит в Уэлче. Я начала бояться этих звонков, потому что каждый раз у них случалось что-нибудь нехорошее: оползень снес остатки лестницы, соседи Фриманы грозились запретить пользоваться их домом, Морин упала с лестницы и сильно рассекла себе голову.
Когда Лори услышала о падении Морин, то заявила, что ей тоже надо перебираться в Нью-Йорк. Нашей младшей сестре было 12 лет, и мне казалось, что она еще слишком мала, чтобы покидать родительский дом. Когда мы переехали в Западную Виргинию, ей было всего четыре, поэтому она не знала и не помнила ничего, кроме Уэлча.
«А кто ею будет заниматься?» – спросила я Лори.
«Я, – отвечала она, – и жить она будет у меня».
Лори позвонила Морин, которая с радостью отнеслась к ее предложению и только после этого поговорила с родителями. Мама сказала, что ей нравится Лорин план, а папа заявил, что Лори украла у него всех детей, за что он лишает ее наследства. Морин приехала в начале зимы. К тому времени Брайан переехал в квартиру поблизости к порту, и мы использовали его адрес для того, чтобы записать Морин в школу. По выходным мы встречались в квартире Лори, готовили свиные отбивные и варили горы спагетти с тефтелями. Мы вспоминали о сумасшествии, которое пережили в Уэлче и смеялись до слез.
В одно прекрасное утро, спустя три года после переезда в Нью-Йорк, я собиралась в колледж и слушала радио. Диктор сообщил, что на платной автостраде из Нью-Джерси стоит большая пробка: там сломался микроавтобус, и из него вывалилась мебель и одежда. Полиция пытается расчистить дорогу, но из микроавтобуса на них напал пес, которого теперь полицейские пытаются поймать. По поводу этой истории на радио долго шутили, потому что автобус и пес задерживали тысячи жителей, которые спешили на работу.
В тот вечер женщина-психолог сказала, что мне звонят, и я подошла к телефону.
«Привет, Жаннетт! – защебетала мама в трубке, – Ты представляешь, мы с папой переехали в Нью-Йорк!»
Первое, что мне вспомнилось при этой новости, был сломанный микроавтобус утром на автостраде. Когда я спросила маму, она подтвердила: действительно, у них были небольшие технические проблемы на большой и широкой дороге, Тинкл устал сидеть в кузове и вырвался на свободу. Появилась полиция, папа с ними повздорил, а те грозились его арестовать. В общем, было небольшое приключение. «А откуда ты об этом знаешь?» – спросила она.
«По радио передавали».
«Вот как? – мама не поверила своим ушам. – В мире сейчас столько интересного происходит, а им больше не о чем говорить, как о микроавтобусе, у которого слетел ремень генератора?» Мама была явно польщена. «Не успели приехать, а уже стали известными!»
Переговорив с мамой, я осмотрела свою комнату. Я жила в бывшей комнате прислуги рядом с кухней, в которой были одно узкое окно и ванная, она же одновременно кладовка. У меня была своя маленькая комнатка и своя жизнь, в которой явно не было места для мамы с папой.
На следующий день я пошла к Лори повидаться с родителями. Все были уже там. Мама с папой меня обняли. Папа вынул из бумажного пакета бутылек виски, мама рассказывала приключения, пережитые ими по пути в Нью-Йорк. Они уже успели осмотреть окрестности и даже прокатились на метро, которое папа окрестил «проклятой дырой». Мама объявила, что настенная роспись на Центре Рокфеллера крайне посредственная, по качеству гораздо хуже многих ее собственных работ. Младшее поколение семьи молчало и не поддерживало разговор.
«Ну, и что вы надумали? – спросил Брайан, когда ему удалось вставить слово. – Вы сюда переезжаете?»
«Мы уже переехали», – ответила мама.
«Навсегда?» – спросила я.
«Точно», – ответил папа.
«Зачем?» – спросила я. Вопрос прозвучал резко.
Папа принял удивленный вид, словно ответ был очевиден. «Чтобы мы опять стали семьей, – ответил он и поднял стакан. – За семью!»
Родители нашли дешевую комнату в пансионе в нескольких кварталах от квартиры Лори. Седовласая владелица пансиона помогла им внести вещи, а через пару месяцев, когда мама с папой задолжали ей за квартплату, выставила их вещи на улицу и повесила на дверь комнаты, где они жили, навесной замок. Мама с папой переселились в шестиэтажный «клоповник» в районе похуже, но там папа заснул в кровати с зажженной сигаретой, отчего чуть не спалил все заведение, и их снова выгнали. Брайан отказывался их брать, говоря, что родители должны научиться не зависеть от детей, иначе будут до конца дней сидеть у нас на шее. Однако Лори съехала из своей квартиры в южном Бронксе и сняла новую в том же доме, что и Брайан, после чего разрешила родителям пожить у нее с Морин. Мама с папой горячо уверяли ее, что через пару недель подыщут себе жилье, но прошел месяц, два, три, а потом и четыре, и ничего не происходило. Я навещала их, и каждый раз квартира все больше и больше заполнялась хламом. Мама развесила в гостиной свои картины, разложила свои уличные «находки» и заставила подоконники бутылками из разноцветного стекла для создания эффекта витражей. Кучи хлама громоздились до потолка и, когда гостиная окончательно заполнилась, выплеснулись на кухню.
