впадает в митинговый угар. Ситуация прямо по Галичу:
Который год я вдовая,
Все счастье – мимо,
Но я стоять готовая
За дело мира… [450]
Очень трудно представить себе, что так может говорить солженицынский Иннокентий Володин, холодный интеллигентный сноб с дипломатической выдержкой и выучкой.
10.12. В. Певцов в роли И. Володина в экранизации романа «В круге первом». [451]
Он мог растеряться, мог сказать что-то невнятно-нейтральное, но в серьёзном разговоре с американским коллегой в качестве аргумента своей искренности истерически выкрикнуть «Я за мир!» он просто психологически не мог.
В этом диалоге говорящий выглядит средней руки выдвиженцем, испуганным предстоящим нагоняем на партсобрании.
«Речь, интонации грамотного, бойкого, но не слишком интеллигентного горожанина. Не москвич, однако и не южанин…Усредненный обезличенный говор российского провинциала, возможно дипломированного, понаторевшего в столице…», [452]
– так характеризует его голос Л. Копелев. Короче, «образованец», как позднее найдёт точное определение таких людей сам А. И. Солженицын.
Сексот «Иванов» выдал себя своей искренней совковостью. Здесь, в СССР, это качество было настолько естественным и практически всеобщим, что, как и в случае с героем песни Галича Климом Петровичем, просто не замечалось.
Но работник американского посольства, как опытный дегустатор, «учуял его за версту». И не стал утруждать своё руководство информацией об этой глупой провокации чекиста.
По иронии судьбы эта прозорливость посольского работника через много лет была квалифицирована ФБР как ротозейство:
"если такой звонок действительно поступал в американское посольство в Москве и если он не был записан на пленку, то его содержание по меньшей мере следовало отразить в документах". [453]
Это цитата из отчёта агента ФБР о встрече с А. И. Солженицыным в 1978 году. От себя Шитов добавляет:
«Иными словами, ФБР мягко попеняло посольским ротозеям на то, что к некоторым сигналам тем стоило бы и прислушиваться». [454]
Но в данном случае, если бы «посольский ротозей» прислушался к истерике «Иванова», это принесло бы ФБР много «пустых хлопот» ☺.
Итак, операция «звонок в посольство» в главной своей части сорвалась. В определённом смысле, к удовлетворению ГРУ: фирма «Равен электрик компани» продолжала спокойно работать, но уже без ГРУ – его люди спокойно её покинули. Когда в 1954 году за неё взялась-таки американская контрразведка, оказалось, что
«хозяин фирмы и предполагаемый американский шеф Дельмара – некто Бенджамин Лассен – еще в 1950-м благополучно отбыл в Польшу». [455]
Тем не менее, задачи «побочные» оказались выполнены. Арест и разоблачение «изменнической попытки дипломата Иванова» передать секреты советской разведки американцам, несомненно, был весомым аргументом чекистов в их борьбе за независимость от МИДа, и сыграл свою роль в том, что
«2 ноября 1951 г. вся разведывательная работа была передана от КИ в МГБ, где было восстановлено 1-е Главное управление. В ведении КИ оставалась только служба дезинформации». [456]
По иронии судьбы именно служба дезинформации, которая и должна была планировать провалившуюся операцию «звонок в посольство», осталась «под дипломатами» до, вероятно, его расформирования в 1958 году. [457]
Но проверка работы Марфинской шарашки прошла хорошо. Она показала, что руководство «спецлаборатории» правильно организовало воспитательный процесс – даже такие закоренело-враждебные её обитатели как Л. Копелев и А. Солженицын активно и продуктивно помогли пресечению преступной деятельности перерожденца Иванова.
Следует отметить, что А. И. Солженицын в романе «В круге первом», взяв за основу реальный факт, – звонок в американское посольство – полностью переосмыслил мотивы поведения звонившего. В жизни Иванов, по его мнению, это ««сука», «гад», «блядь»», а Володин в романе – героический романтик.
Даже внимательные читатели в подавляющем большинстве не знали о реальном прототипе И. Володина, но созданная писателем суперпозиция «гад-герой» вызывала недоумение у многих:
«Володин звонит в посольство США и передает им совершенно секретную информацию о готовящейся попытке советской разведки похитить американские атомные секреты. То есть совершает акт предательства, государственной измены, шпионажа. Тут даже самые либеральные критики, даже самые твердокаменные поклонники Солженицына, привыкшие к старой (на самом деле не изначальной, а написанной только для того, чтобы обойти советскую цензуру) версии романа, поморщились: ну зачем же Александр Исаевич попытался обратить предательство в добродетель?» [458]
Смысл и художественный успех создания такого «морального кентавра» – это один из творческих секретов писателя, который он старался сохранить. Вот почему, как мне кажется, он с настороженностью и даже неудовольствием относился к попыткам «докопаться до правды» о событиях, связанных со звонком в американское посольство и своих интерпретациях этих событий.
Внимательное чтение текста романа показывает, что Александр Исаевич и сам осознавал логическую несообразность описанной им ситуации – в декабре 1949 года, после августовского успешного испытания советской атомной бомбы, дипломат Володин не мог «порываться» предотвратить похищение секретов американской атомной бомбы для предотвращения её реализации в СССР!
Попытка снять это противоречие видна из работы Солженицына над рукописью. Объясняя причины «порыва» Володина, Александр Исаевич в 5-й редакции романа (1968 год) пишет:
«Он звонил в одержимости, хотя знал, что все телефоны прослушиваются и их только несколько человек в министерстве, кто знает секрет Георгия Коваля.
Он просто бросился в пропасть, потому что осветилось ему, как это невыносимо, что так бессовестно уворуют бомбу – и начнут трясти ею через год». [459]
Указание на то, что «уворованной бомбой» начнут трясти «через год», явно относится к событиям начавшейся в 1950 году корейской войны. Об этом знал писатель Солженицын в 1955 году, когда начал писать роман, но что, конечно же, не мог предвидеть дипломат Володин в 1949 году. Это знание писателя давало ему основание видеть Володина глазами героев романа – дядюшки Авенира, дворника Спиридона Даниловича Егорова, инженера Герасимовича – не предателем, а гуманистическим героем.
Все эти герои, каждый со своей аргументацией, были солидарны с Иннокентием Володиным с его самооправданием:
«Ты не дал украсть бомбы Преобразователю Мира, Кузнецу Счастья? – значит, ты не дал её Родине! А зачем она – Родине? Зачем она – деревне Рождество? Той подслеповатой карлице? Той старухе с задушенным цыплёнком? Тому залатанному одноногому мужику?.. Им нужны дороги, ткани, доски, стёкла, им верните молоко, хлеб, ещё, может быть, колокольный звон – но зачем им атомная бомба?». [460]
Фактическим оправданием безрассудства Володина в этой редакции была
