Ознакомительная версия.
Так случилось, что когда Ганс вернулся ночью в квартиру, то все крепко спали. Он аккуратно перешагнул через квартирных хозяев и, не потревожив их, прошел в свою комнату. Я уже глубоко спал, когда почувствовал, что какое-то голое тело лезет ко мне в постель. Не сон ли это? Ганс тоже почувствовал что-то неладное. Встал, зажег фонарик. Луч света в мое лицо сразу меня пробудил. Я окончательно проснулся и говорю: «Гер Ганс ду муашлафен дорт маль им Андре кровать»[172].
В это время проснулась и тетя Эсма. Она отвела Ганса в другую спальню. Больше я его не увидел. Все закончилось благополучно.
После завтрака пришел Мамет Муединов. Он рассказал, что вчера на свадьбе в махале[173] (сунет тан)[174] дядя Исмаил крикнул, что пришел Нури и хочет меня видеть. Рассказал, что очень испугался, подошел к нему и рукой закрыл рот, чтобы он не болтал, так как он был совсем пьян.
Мамет рассказал, что из Югославии приехало много специалистов по контрразведке, многих подпольщиков арестовали. Некоторых расстреливают сразу. Его уже дважды вызывали на допрос, пропустили через фильтр.
Выглядел Мамет очень хорошо. Лицо свежее, белое. На нем был надет новый пушистый полушубок, хорошие туфли.
Я ему рассказал цель своего визита. Он согласился сотрудничать с партизанами. Как мог, ответил на мои вопросы. Получил от меня задания. Первое было таким. Рано или поздно фашисты уйдут из Крыма, но обязательно оставят свою агентуру, шпионов, диверсантов, осведомителей. Надо узнать, кого они для этого вербуют.
Он ответил, что это очень сложный вопрос, но постарается что-то узнать. Спросил о том, как будет осуществляться связь и насколько надежны эти люди. Доверяю ли я им.
Я подумал и ответил, что связь он будет осуществлять только с моей сестрой Наджие, которую он хорошо знает.
Мамет знал, что Наджие была в 21-м отряде и уже в самом конце прочеса 14 января 1944 года попала в плен, но из лагеря ее выкупили, и теперь она живет с родителями.
Второе задание заключалось в следующем. Я объяснил, что нам нужны чистые бланки Мусульманского комитета, но с печатью и подписью председателя.
Мамет полез в свой карман и сразу вытащил две справки:
– Такие?
Я посмотрел и убедился, что это то, что надо.
– Бери пока эти, а завтра принесу еще штук шесть и отдам Наджие, все равно я домой иду мимо вашей сестры.
Действительно, на следующий вечер он передал еще шесть готовых бланков с подписями и печатью Мусульманского комитета – без фамилий. Эти бланки давали право гражданину, дом которого сгорел, переезжать в другой населенный пункт на новое место жительства. Такие документы были очень нужны нашим разведчикам. Взять сразу часовые мины (они были очень похожи на туалетное мыло) он отказался. Сказал, что подберет специальных ребят, и уже они заберут.
Я предупредил Мамета, что моя подпись заверена особым отделом.
– Если все наши задания ты выполнишь, то я дам тебе документ, и после прихода советской власти никто тебя не тронет.
Он сказал, что его два раза вызывали на допрос в гестапо, один раз сделали обыск в редакции, где он работает корректором.
– Они что-то подозревают. Хотя пока я нейтральный человек.
Он рассказал, что на Пушкинской улице в окнах госдрамтеатра сделали выставку одежды пойманных партизан, и среди них – Амета Бекирова. Было написано, что он сдался в плен и призывает к этому других партизан.
Я сразу же вспомнил нашу стычку с Аметом во время продовольственной операции в Баксане и о том, как он уходил с группой с Яманташа и отказался взять меня. Я не верил, что он мог сдаться. Скорее всего, просто погиб. Он был комиссаром 6-го отряда, сформированного из жителей Баксана. После его гибели отряд перестал существовать, что стало очередным козырем в руках врагов татар. На партийном собрании зачитывали обращение баксанского старосты Куртвейса к партизанам с призывом к крымским татарам не воевать против немцев.
Дядя Исмаил и тетя Эсма спрятали меня в своем дворике, в деревянной будке, сделанной из досок для туалета. Снаружи повесили замок. Часто открывали, и я заходил в дом. Слышались радиопередачи фашистов. Они восхваляли свою военную мощь. Отступление, сдачу позиций советским войскам объясняли выравниванием фронта перед решительным наступлением. Часто сообщали, что у них есть новое оружие, которое все изменит.
В этот же день почти рядом, в соседнем угловом доме, поймали партизана. Свой наган он бросил в туалет. Его, бедного, заставили лезть туда и достать. Потом он умылся, и его увели в гестапо. Собрался народ. Ходила смотреть и тетя Эсма.
В 5 часов дня пришла сестренка Наджие. Все собрали меня в дорогу. В мою корзину положили бутылку вина и 0,75 литра коньяка, 5 килограммов манной крупы, 2 килограмма кукурузной крупы, 2 килограмма сахара, соль, хлеб. В сетке я нес три бутылки керосина. Попрощавшись с родными, мы с Наджие вышли на дорогу. Шли под ручку, как влюбленные. У самых дверей общежития пединститута на улице Студенческой меня заметил Риза Ислямов, который стоял со своей женой Усние – оба бывшие студенты естественного факультета пединститута. В студенческие годы в духовом оркестре Риза играл на кларнете. Он стал кричать мне, хотел остановить, даже побежал за мной, но я ускорил шаг и махнул ему рукой: «Отстань. Сейчас не могу!» Он недоуменно остановился и вернулся в свою будку торговать чем-то дальше.
Мы с Наджие дошли до Собачьей балки. Взявшись под руки, прошли через румынский блокпост, а потом через Салгир вошли в Битак. Начинало темнеть. Я отпустил Наджие домой и около часа просидел в яме. Когда совсем стемнело, пошел в Мамак к тете Стеше. Отдохнув у нее, пошел в лес, в отряд.
Весь путь из Симферополя в отряд составил 30 километров. Утром 18 марта написал отчет на двух листах. В штабе поставили на нем 10 подписей. Ответил на вопросы командиров и особиста. Отдал им коньяк, сахар, крупы. Все были довольны. Из принесенных мною вещей большую бутылку Еремеев отдал майору. Себе оставил поллитра водки. Продукты тоже делили всем понемногу. Мне тоже что-то досталось. Очень были довольны справками. Мне дали четыре дня отдыха. Еремеев сказал:
– Отдыхай, я командира и комиссара предупрежу, чтоб тебя не трогали.
Я ушел отсыпаться в свой шалаш. Шли дни. Маркарян и Науменко так и не возвратились. Было жалко их. У каждого из них в Симферополе были жены, дети. С этими ребятами-разведчиками я жил в одном шалаше. Разведка – дело опасное.
До 10 апреля 1944 года я продолжал ходить на боевые и продовольственные операции, охранял штаб, аэродром. Еще раз был в Джанатае, Чокурчи, Мамаке. Приносил продукты, разбрасывал по дворам газеты, листовки, сводки Совинформбюро.
Ознакомительная версия.
