— Ночевать здесь останешься или домой поедешь?
— Уже надоела?
— Да что ты. Если останешься, приходи в Дом культуры. Там сегодня кино. Забыл название.
Она пришла задолго до начала сеанса. Пошарила взглядом по скамьям — Степана не было. Он появился, когда уже демонстрировался киножурнал. Остановился в проходе, высматривая свободное место.
Вера негромко окликнула его. Степан подсел рядом, сказал «спасибо» и уставился на экран.
— Почему опоздал? — шепотом спросила Вера.
— На совете районо заседал. Еле вырвался.
— А-а, — сочувственно протянула Вера и придвинулась к нему.
Кинофильм был о войне, и Степан скоро так увлекся происходящим на экране, что позабыл о Вере. Да она напомнила о себе — придвинулась. А когда сеанс окончился, она взяла его руку: «Пошли» — и он пошел.
Они влились в шумный поток зрителей и растворились в нем. Чем дальше от Дома культуры, тем реже и тише становилась толпа. А пройдя еще квартал, они остались наедине.
— Далеко живет твоя тетушка?
— Для кого как, — с усмешкой ответила Вера. — Для тебя, может, и далеко, а для меня — рядышком.
— Это почему так?
— Не понимаешь?
— Ей-богу.
Она остановилась, повернулась к нему лицом и как-то жалобно сказала:
— Люб ты мне, Степушка. — Положила руки ему на плечи. — С той ночи сердце не находит покоя. Рвется к тебе. Глупо, конечно, самой признаваться. Да что поделаешь. Пока от тебя словечка дождешься — высохнешь.
— Но ведь у тебя муж! — вырвалось у Степана.
— Муж? — Она потупилась. — Нет у меня никакого мужа. Теперь нет. Да если бы и не случилось такое — все равно. Я ведь его никогда не любила. Сама не понимаю, как оно… Не будем об этом. Мне хорошо с тобой.
— Мне тоже.
— Ой, Степочка… Милый…. Мой ты! Мой…
…Расстались на рассвете. И чем дальше уходил он от места, где они простились, тем смутнее становилось на душе. Степан как бы трезвел. Он заставил себя припомнить все, что говорили они. И ему стало не по себе. Как он мог? Он раскаивался, что пришел в кино, пошел провожать, толкнул ее на признание. А сам? Ему было хорошо с ней. «Так какого же черта тебе надо? Чем ты еще недоволен? Что тебя гнетет? — И тут же оборвал себя. — Не прикидывайся наивным. Знаешь ведь, что сделал глупость… Глупость. Почему глупость? Ох, как сложно все в жизни. Сложно и запутанно».
1.
Лето в Сибири короткое и неустойчивое. День на день не похож. А иногда в течение одного дня погода раза три переменится. С утра — жарко, в полдень — дождь, а к вечеру потянет сиверко, и надевай пальто.
Это июньское утро выдалось по-осеннему хмурым и ветреным. Тучи плотно обложили небо. Тревожно гудели провода. Дорога вихрилась пылью. Степан поежился, вынул из передка старенький, неопределенного цвета пиджак, накинул на плечи, надвинул на глаза кепку и принялся понукать неповоротливого Каурку. Тот фыркал и лениво трусил навстречу ветру. Брызнул мелкий дождичек. «Только этого не хватало», — пробормотал Степан. Несколько раз вожжами с силой хлестнул коня. Каурко сердито отмахнулся хвостом и продолжал бежать той же нешибкой развалистой рысью. А дождь все усиливался. Отчаявшись расшевелить коня, Степан ослабил вожжи.
Впереди в сером мареве дождя показалась невысокая женская фигура. Она медленно двигалась по обочине дороги. Серенькое короткое платье промокло и плотно облепило тело. Женщина горбилась, босые ноги скользили по мокрой земле. Поравнявшись с ней, Степан вдруг узнал художественного руководителя районного Дома культуры Зою Козлову.
— Зоя!
Она повернула к нему бледное лицо, по которому текли то ли слезы, то ли дождевые капли. Из руки выскользнули и шлепнулись в грязь белые босоножки.
Степан выпрыгнул из ходка.
— Ты куда?
— В колхоз «Новая жизнь», — с трудом выговорила она посиневшими губами.
— Почему раздетая? И босиком. Полезай в ходок. Живо.
Он подсадил девушку под локоть. Скинул мокрый пиджак, набросил Зое на плечи, прикрыл сеном ее грязные озябшие ноги. Сел рядом, тронул коня.
Она сидела взъерошенная и жалкая, как мокрая птица. Золотые волосы сосульками прилипли к щекам. Губы плотно сжаты, глаза полузакрыты.
— Как же ты так? — сокрушался Степан. — Ни пиджака, никакой обуви. Надо было…
— Знаю, что надо было. — Она всхлипнула и вдруг заговорила почему-то шепотом: — А у меня ничего нет. Ни башмаков, ни пиджака… Всего два платья. В котором выступаю и это. И вот босоножки. Они последние… — Закрыла ладонями лицо и замолкла.
«Идиот, — корил себя Синельников. — Дурак. Мог бы и сам понять, что у нее ничего нет. И она глупая. Не отказалась от командировки, не попросила помощи. Фу, черт».
Он повернул лошадь и что есть мочи принялся погонять ее. Каурко, почуяв дом, припустил со всех ног. Зоя перестала плакать, открыла лицо, но сидела молча, опустив голову. Синельников тоже молчал всю дорогу.
Только спросил:
— Ты туфли какой размер носишь?
— Тридцать шестой, а что?
Он не ответил. Остановил лошадь против окон райторга. Выскочил из ходка и прямо в кабинет Федулина. Прикрыв дверь, вплотную подошел к столу.
— Слушай, Федулин. Никогда тебя ни о чем не просил и не попрошу. Но сейчас, сию минуту мне нужны сапоги или женские ботинки тридцать шестого размера и какая ни на есть фуфайка. Молчи. Не спорь. Не для себя прошу, не для матери. Видишь, в чем человек в командировку ездит? — кивнул на окно, за которым сидела в ходке Зоя Козлова.
— Постой, постой. Да это же наша артистка. Из Ленинграда которая…
— Понял? Ну и хорошо. Теперь давай команду кому следует, только не вздумай отказать…
Федулин многозначительно мдакнул, почесал редкую рыжую макушку и потянулся к телефонному аппарату.
Пока он дозвонился до базы, пока ждал, когда подойдет к телефону какой-то Фомич, и уговаривал его отыскать одни кирзовые сапожишки, Синельников стоял не шевелясь. Наконец Федулин поблагодарил невидимого Фомича за услугу, сказал, что за сапогами сейчас зайдет секретарь райкома комсомола, и повесил трубку.
— Сколько все это стоит?
— Так. Сапоги сто двадцать и фуфайка, наверное, столько же. Бери двести пятьдесят рублей. Ну и магарыч, по военному времени хотя бы поллитровку, — хохотнул Федулин.
Степан тут же позвонил в райком комсомола.
— Фрося, — сказал он заведующей учетом. — Возьми двести пятьдесят рублей и беги на базу райторга. Я сейчас подъеду.
Сказал Федулину «спасибо», пожал ему руку и вылетел из кабинета. Легко вскочил на облучок, хлестнул лошадь.
