которые редко встретишь в классическом балете. Довольно непривычна симпатия, с которой Нуреев решил образ Гамзати – дочери раджи и невесты Солора. Покорная любящая дочь, она готовится стать разумной и верной супругой, и поэтому вмешательство в ее жизнь храмовой танцовщицы оскорбляет девушку. Она искренне пытается договориться с Никией, не умаляя при этом своего достоинства, она предлагает ей золото, украшения, но Никия ведет себя глупо и агрессивно. Забыв, что она неровня дочери раджи, она сопротивляется и даже угрожает сопернице кинжалом. Такое не может быть прощено! И на свадьбе Никия получает неизбежный страшный дар – корзину со змеей. Иначе и быть не могло… Жрец протягивает Никии спасительное противоядие. Она с надеждой смотрит на любимого, но Солор отворачивается: он смирился с мыслью о женитьбе. Никия умирает.
Депрессия Солора, его нежелание жить, пристрастие к кальяну с наркотическими снадобьями – это начало второго акта, который решен в строгих черно-белых тонах. В опиумных видениях Солор переносится в иной мир – мир теней, где он может быть вместе со своей настоящей любовью. Слишком поздно он понял, что любил лишь Никию, и без нее счастья ему не видеть.
В опиумных грезах он видит Никию: из-за кулис появляется танцующая балерина в белоснежной пачке. Фигура баядерки двоится, и вот на сцене уже две балерины, выполняющие идентичные движения. Потом Никий становится три, потом – четыре, пять… И вот уже целая вереница призрачных Никий уводит Солора в мир грез.
Конец балета бравурный, почти радостный: видимо, доза страшного зелья была слишком велика, и Солор действительно воссоединился со своей возлюбленной.
Тут ясно видны собственные мысли и чувства Нуреева: к началу девяностых почти все, кого он любил, уже умерли, и он готовился сам уйти в иной мир.
На премьере виновник торжества был уже не в силах встать на ноги. Выглядел он дряхлым стариком и на протяжении всей церемонии не вставал с кресла, напоминавшего трон. Облысевшую голову прикрывал черный берет, алый шелковый шарф оттенял бледность его исхудавшего измученного лица. Нурееву на премьере «Баядерки» была вручена высшая награда Франции в области искусства – орден Почетного легиона. Это было фактически прощанием со смертельно больным артистом. И все присутствующие, и сам Нуреев знали, что церемония награждения одновременно была и его прощанием – прощанием с театром и с жизнью.
Сразу после спектакля Рудольф Нуреев отправился в больницу, понимая, что из нее ему уже не выйти. Силы быстро покидали его, и он часто спрашивал врачей: «Мне конец?» – а те не решались сказать ему правду. По правде говоря, они считали чудом уже то, что он умудрился прожить столько лет с вирусом в крови. Говорят, что характер его в те дни изменился, он больше не спорил ни с кем, не дерзил, послушно выполняя все просьбы и требования ухаживавших за ним людей.
Рудольф Нуреев умер 6 января 1993 года в возрасте 54 лет.
Гроб с его телом был выставлен в фойе Гранд-опера. Фойе утопало в белых хризантемах – символе смерти у русских декадентов. Нуреев лежал в гробу в строгом черном костюме и в восточной чалме.
Было проведено две заупокойных службы: по мусульманскому и по православному обряду. Незадолго до смерти Нуреев принял православие.
Друзья и коллеги покойного читали стихи Пушкина и Байрона, Гёте и Рембо. Нинель Кургапкина прочла строки из «Евгения Онегина». Потом до катафалка гроб на руках отнесли ведущие танцовщики театра.
Нуреев завещал похоронить себя на русском эмигрантском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа недалеко от могилы выдающегося русского режиссера Андрея Тарковского.
Выбирая участок Нуреев позаботился, чтобы он располагался как можно дальше от могилы Сержа Лифаря, которого он терпеть не мог. Несколько по-детски и очень в духе Нуреева. Но судьба посмеялась: могилы Лифаря и Нуреева хоть и расположены в разных концах кладбища, но на одной аллее.
Надгробие танцовщика великолепно, без сомнения, это произведение искусства. Оно изображает чемодан или дорожный сундук, накрытый восточным ковром – красочным, ярким, собранным из многоцветной мозаики. Автором этого необычного надгробия стал Эцио Фриджерио, работавший и над «Баядеркой» – последним балетом Нуреева.
Смерть Рудольфа Нуреева породила множество слухов. Вплоть до того, что в гробу не было тела – его якобы похитили фанатичные поклонники. Вторая легенда гласит, что если сфотографировать могилу Нуреева, то с большой долей вероятности над цветастым ковром будет видно висящее светлое пятно – мерцающий, фосфоресцирующий шар. Мистики утверждают, что это неуспокоившийся дух артиста проявляет себя.
Деньгами Нуреева еще при его жизни управляли два трастовых фонда, один в Лихтенштейне, другой – в Чикаго. Цель их создания была самая прозаичная – уйти от налогов. Делами Нуреева ведал Барри Вайнштейн, его адвокат на протяжении двадцати лет и специалист по налогообложению.
Нуреев оставил имущество и денежные вклады в Италии, Лихтенштейне, Франции, в Монако, на Карибах и в США. Его состояние оценивалось примерно в 25–30 миллионов долларов. Именно – примерно! Он так не хотел платить налоги, так старался уйти от них, изобретал такие сложные схемы вложения средств, что после его кончины невозможно было подсчитать, сколько же на самом деле у него денег и действительно ли его наследство так велико, как предполагалось. «После того, как умру, – говорил Нуреев, – пройдет немало времени, прежде чем они разберутся с моим наследством» [102]. Об этом вспоминал Шарль Жюд, этуаль Парижской оперы и близкий друг Нуреева.
Незадолго до смерти Нуреева Барри Вайнштейн составил для него завещание, согласно которому основными наследниками танцовщика стали именно вышеупомянутые два фонда. Им должны были отойти миллионы долларов, в то время как родне – сотни или десятки тысяч.
Вайнштейн был опытным адвокатом, но от искусства он был далек, и составляя завещание и видя себя распорядителем имущества Нуреева, он позаботился в первую очередь о том, чтобы ему самому было удобно вести дела.
Получив право распоряжаться имуществом Нуреева, фонды не стали организовывать музей, они решили все это имущество распродать.
Квартира Нуреева в красивейшем жилом доме «Дакота», выстроенном в стиле неоренессанс с видом на Центральный парк Нью-Йорка, была набита всевозможными редкостями. Там Рудольф прожил более десяти лет, там он принимал Марго Фонтейн, Леонарда Бернстайна, Джерома Роббинса, Жаклин Кеннеди… Там он хранил бесчисленные гравюры и статуэтки, изображавшие обнаженных мужчин, и восточные ковры – некоторые даже не распаковав. Другие его дома были обставлены и декорированы не менее роскошно и точно так же набиты всевозможными редкостями. Теперь все это предстояло обратить в деньги.
Однако возникло препятствие.
