После Эрфурта Наполеону приходится мчаться въ Парижъ и потомъ – на испанскую границу. Онъ успокаивается на полу-слове, полу-обещаніи Александра и воображаетъ, что, когда будетъ покончено съ Испанскимъ мятежомъ, бракъ съ русской княжной станетъ очень простымъ деломъ. Но это не мятежъ, это – возстаніе: онъ думалъ, что для полнаго торжества ему понадобится здесъ два месяца, между темъ, за три месяца онъ не достигаетъ ничего, кроме несколькихъ безплодныхъ победъ. А затемъ – заговоры въ Париже, въ его собственной семье, надежды на его смерть, Австрія, во всеоружіи готовящаяся къ наступленію, возстаніе народовъ, проповедуемое въ Германіи Великими Герцогами, священная война. подготовляемая тайнымн обществами. Онъ покидаетъ Бенавенте, галопомъ, пришпоривая лошадь, проносится черезъ станціи, мчится, словно пажъ. Онъ не проводитъ въ Париже и трехъ месяцевъ; пробывъ здесь столько времени, сколько нужно, чтобы разоблачить того или иного изменника, привести въ порядокъ дела, собрать армію и двинуть ее на Дунай, а затемъ – снова въ путь, потому что Австрія уже начала нападеніе, эрц-герцогъ Карлъ вторгся на территорію Конфедераціи.
Но когда после этого головокружительнаго похода, который длился безъ перерыва семнадцать месяцевъ, онъ останавливается въ Шенбрунне и обдумываетъ свое положеніе, неизбежная необходимость развода становится ему вновь ясна. Дело не только въ томъ, чтобы обезпечить во что бы то ни стало престолонаследіе, – хотя разъ у него родится сынъ, что ему тогда до темныхъ происковъ Мюрата и Каролины? – Кроме того, важно, чтобы во время его отсутствія въ Париже оставался его представитель, вокругъ котораго объединялись бы его друзья въ случае, напримеръ, высадки Англичанъ или роялистскаго возстанія. И нетъ около него Жозефины, чтобы волновать его воспоминаніями о былой любви, трогать сердце мыслью объ общей имъ судьбе, пугать воображеніе мыслью о расторженіи ихъ слипшихся воедино жизней, о возможномъ тогда закате его звезды. Другая женщина, такая же внимательная, гораздо более кроткая и сдержанная, гораздо более молодая и красивая и въ то же время плодовитая, коротаетъ съ нимъ время, тихая и нежная, давая ему къ тому же уверенность въ будущемъ отцовстве. Если онъ еще могъ сомневаться въ себе въ случае съ Элеонорой, то здесь – никакихъ сомненій, потому что онъ знаетъ, какую огромную жертву принесла ему эта женщина въ Варшаве; онъ знаетъ, какую жизнь она вела эти два года: онъ самъ приготовилъ ей тюрьму въ Шенбрунне и заперъ ее въ ней такъ, какъ хотелъ.
Такимъ образомъ, конецъ колебаніямъ! Это решено; покончено съ борьбой, которая целыхъ два года занимала его мысль и терзала сердце; борьбой съ самимъ собою, когда и дни, и ночи были отравлены мучительной боязнью разрыва, когда, раньше, чемъ решиться на жертву, онъ исчерпалъ все комбинаціи, какія только могъ придумать его изобретательный умъ. Усыновленіе побочнаго ребенка, симуляція беременности, даже возвратъ къ одному изъ сыновей Гортензіи – онъ все обдумалъ, все перебралъ, былъ готовъ на все, но на деле одно только практично, одно только можетъ дать прочную основу Имперіи. Онъ это чувствуетъ, онъ это понимаетъ. И чтобы избавить себя отъ волненій, а особенно, чтобы избавить отъ нихъ свою жену, чтобы не начать снова колебаться, онъ изъ Шенбрунна отдаетъ приказъ архитектору въ Фонтенбло наглухо отделить апартаменты Императрицы отъ его апартаментовъ. И когда Жозефина пріезжаетъ, – опоздавъ въ первый разъ, – онъ отказывается принять ее и сидитъ, запершись съ министрами. Никакихъ частныхъ разговоровъ, никакой возможности объясниться: между собой и ею онъ постоянно нарочно ставитъ постороннихъ людей. Посредникамъ, приближеннымъ – намеки, наболее близкимъ – откровенное признаніе. Для последней схватки, после того, какъ онъ безуспешно пытался втянуть въ дело Гортензію, – онъ вызываетъ изъ Италіи Евгенія и, когда ему становится известно, что последній – въ пути, онъ самъ вызываетъ въ Париже последній, решительный разговоръ, въ которомъ считаетъ долгомъ своимъ возвестить Жозефине принятое имъ решеніе. Она ждетъ этого, ждетъ не только съ 1807 г., но всегда, все время. Значить, разразился онъ, этотъ ударъ, защищаясь отъ котораго она пускала въ ходъ всю свою ловкость, ужасъ предчувствія котораго отравилъ всю ея жизнь – значитъ наступилъ моментъ развода, который угрожалъ ей еще при возвращеніи изъ Египта, навязчивая мысль о которомъ возвращалась снова и снова – и при провозглашеніи пожизненнаго Консульства, и при установленіи Имперіи, каждый разъ, когда счастье, казалось, осыпало ее своими милостями. Но на этотъ разъ – нечего делать, никакой лазейки, никакого средства. Она пускаетъ все-таки въ ходъ обмороки и слезы безъ всякой надежды снова овладеть имъ, только для того, чтобы извлечь наибольшія выгоды изъ положенія, въ которое попала. Она желаетъ прочно устроить сына, желаетъ, чтобы было исполнено то, что ей обещано для него. Что же касается ея самой, то прежде всего и особенно она не желаетъ уезжать изъ Парижа, затемъ, она желаетъ, чтобы были уплачены ея долги, потомъ, чтобы за ней сохранили рангъ и прерогативы Императрицы, потомъ еще, чтобы у нея были деньги, много денегъ. И она получаетъ все это, получаетъ все, чего желаетъ: Елисейскій дворецъ, какъ городскую резиденцію, Мальмезонъ, какъ летнюю, Наваррскій замокъ – для охоты, три милліона въ годъ, тотъ же почетъ, какимъ пользоваласъ раньше, титулъ, гербы, охрану, эскортъ, весь внешній декорумъ царствующей Императрицы, особое место въ Государстве, место въ высшей степени странное, пожалуй, единственное въ своемъ роде, не имеющее себе примера, если не восходить къ эпохамъ Рима и Византіи.
Но деньги, дворцы, титулы, – все это – ничто для него; онъ даетъ больше: свои слезы. Онъ даетъ дни глубокой скорби, проводимые въ Тріанове за игрой, – онъ, который никогда не играетъ! – онъ даетъ свои непрестанныя заботы о жене, то и дело гоняя во весь карьеръ въ Малъмезонъ пажей, шталмейстеровъ, камергеровъ, высшихъ офицеровъ, чтобы иметь всегда свежія новости a каждомъ часе, каждомъ мгновеньи, которое она проводитъ безъ него. И какъ встревоженный любовникъ, какъ самый верный и самый нежный любовникъ, онъ пишетъ письмо за письмомъ, заста вляетъ всехъ окружающихъ ездить къ ней съ визитами, желаетъ знать до мелъчайшихъ подробностей, какъ живетъ отвергнутая имъ жена. Нетъ такой любезности, нетъ такой милости, которыхъ онъ не оказалъ бы ей, чувствуя или считая себя виноватымъ передъ нею. Онъ желалъ бы, чтобы и она приняла решеніе, подчинилась свершившемуся, съ достоинствомъ приняла свое новое положеніе, сняла съ него тяжесть сознанія, что она несчастна, благодаря ему.
И темъ не менее, когда онъ является въ Малъмезонъ, чтобы повидать ее и постараться утешить, онъ не обнимаетъ ее, даже не входитъ въ ея покои, старается все время держаться на виду у всехъ, потому что хочетъ, чтобы и Жозефина, и все знали, что между ними навсегда все кончено. И тщательно избегая давать кому-либо поводъ думать, что та, которая вчера была его женой, состоитъ теперь при немъ любовницей, онъ выказываетъ ей этимъ новый знакъ своего уваженія. – И потомъ, кто знаетъ? Можетъ быть, онъ и самъ все еще не уверенъ въ своихъ чувствахъ; въ такомъ случае, онъ проявляетъ къ ней не только уваженіе; онъ показываетъ этимъ, какой живой, и глубокой, и крепкой, способной пережить все, даже молодость и красоту, была и осталась его любовь, зародившаяся тринаддать летъ назадъ, такая страстная вначале, такая непоколебимая, несмотря на случайныя измены, самая властная и самая слепая, какую испытывалъ когда-либо человекъ.
