– О, наш Моисей, он же Анри Картье, – забывая при этом самое главное, фамилию Брюсон, – только наш уличный, рекомендуем…
Семья была довольна, и никто уже не сомневался, что он выбрал профессию ту, что надо.
В партию он вступил на фронте, как и все нефанатичные коммуняки. И особенно этим не тяготился. Напротив, когда стал зрелым мастером фотоателье его стали приглашать первые партийные лица, чтобы запечатлеть себя на фоне портрета Ленина, или с гостившим высшим партийным чином, или с семьей. И, конечно же, иногда он получал более деликатные просьбы… Например, снять за городом с красоткой, которая выпархивала из служебной машины и в полуобнимочку замирала с тайным любовником. Затем выходил Моисей, быстро, по-оперативному щелкал, и все вместе исчезали с места происшествия. Потом, когда Моисей вручал фотографии, его спрашивали:
– Негативы уничтожил? Маладец!
– Съел, – шутил Моисей, и его опять хвалили.
– Маладец, настоящий коммунист, даже реактивов не боишься…
И приставляли палец к сжатым губам: мол, молчи, мы свои, понял? Но денег никто из них никогда не давал. «Халява, сэр», – думал Моисей, но прощал. Ему важнее было другое – он был накоротке с властьимущими, и в принципе они все у него были на крючке. Так, на всякий случай, хотя внутренне он не презирал их, но и не восхищался, просто отслеживал ситуацию…
Однажды в воскресенье его пригласили такие вот бонзы на пикник за город. Покупаться, попить вина. И надо же, вышло так, что в жаркий день мужчины, удалившись к скалам, стали купаться голыми и, естественно, Моисей щелкнул два-три раза… Потом спокойно вроде уехали: накупавшись, навеселившись… Однако не тут-то было. Как-то вечером к нему постучали. Он увидел двух своих клиентов из горкома.
– Моисей, выходи.
Тот вышел.
– Фотографии делал в скалах, помнишь? Отдавай все. С негативами. И не приходи больше… И это еще не все. Будем тебе выговор по партийной линии делать, а там…
– А что случилось?
– Ничего не понимаешь? Дурак, да? Мы в американские газеты попали…
– Я не посылал.
– Еще бы… Если бы ты, убили бы. Наши враги отправили, а скоро партийная конференция. Там было написано, что снимали со спутника. Откуда у тебя спутник, а, Моисей?…И подпись: «Так развлекается партийная элита». Мы тебе покажем элиту! Завтра же сделаешь наши портреты при всех наградах у танка и отправишь…
– Куда? У меня нет адреса.
Их не сняли с работы. Оказывается, что при всей разрешающей способности спутниковой техники лица не получились… И они отбрехались. Но доверие к Моисею, базирующееся на смутном классовом чутье, было подорвано. С тех пор его карьера пошла немного вниз, низводя его снова до городского пляжа.
И вот он сидит на песке, а две девицы что-то болтают ему о «ню», ему – тончайшему маэстро, пострадавшему на этой почве даже политически… Вдруг что-то екнуло:
«А почему бы и нет? Поведу на дальний пляж, и там щелкну… Холодно ведь, долго нельзя, простудятся».
Так и договорились. И вот только девицы встали по щиколотки в море, обнаженные и хорошенькие, и только Моисей прицелился, как вдруг сзади раздался басовитый знакомый голос:
– Опять вы, Моисей Юрьевич, за старое! И не стыдно? Ведь давно уже не мальчик, а все туда же… Снова у вас голые…
Моисей отвернулся и увидел прогуливающегося партийного секретаря с супругой. Девицы шлепнулись с испуга в воду и начали кричать: «Холодно, холодно…»
– Еще и людей мучаете! Завтра у меня в кабинете, в девять…
На следующий день ровно в девять Моисей пришел и разговор получился не из приятных.
– Партбилет на стол и фотоаппарат вдребезги за такие художества!
– Сейчас не те времена, – начал было Моисей.
– Для кого не те, а для тебя в самый раз! И ты у меня не в Израиль поедешь, а в Сибирь…
– Как, опять в Сибирь? Но ведь сейчас за это не в Сибирь…
– Это кого-то не в Сибирь, а тебя – точно в Сибирь! Будешь там голых медведей снимать.
– А как же семья? Кормить надо, трое детей…
– А ты о чем думал, когда на виду у всего города голых баб снимал?
– Не голых, а обнаженных, Анри Картье Брюсон…
– Какой там Анри… Картье… Массон… Партбилет на стол… А это орудие производства можешь забрать…
– Партийная комис… – начал опять Моисей.
– Какая там партийная комиссия, вон!..
И тут Моисей выдал домашнюю заготовку.
– Хорошо, хорошо, я сдам партбилет, но перед уходом я оставлю вам на память одну фотографию…
В кабинете повисла гнетущая, как говорят в такие моменты, тишина. Партийный секретарь вспоминал лихорадочно, что же за фотографию может подарить ему Моисей…
И ничего не вспомнив, тихо спросил:
– Опять порно? Я не интересуюсь…
– А вы тут ни при чем… Там интересуются…
– Это где там?
– Ну там, где вы уже печатались, и партбилет придется сдавать нам вместе… И Сибирь, Анри Картье Брюсон вашу мать, мне не страшна, я там уже был, а вот…
– Ну ладно, – уже совсем тихо сказал секретарь райкома, – ты мне как коммунист коммунисту скажи…
– А вот это уже другой разговор. Хотите увидеть? Я уже отправил, только если на почте свои есть…
– Ну, конечно, есть…
И секретарь увидел на выложенной фотографии двух вчерашних голых девиц и сбоку себя, да так отчетливо…
– Как же ты своей сраной лейкой так захватил?
– А у меня новый, широкофокусный. Знаете, как берет…
– Да я не об этом…
– А я об этом…
– Негативы где?
– Так, дом не обыскивать, детей и семью не трогать, сам уеду в командировку в Сибирь на пару месяцев, пока вы все забудете. Негатив в надежном месте. Товарищи, если что – отправят снова туда же… А это вам на память, в одном экземпляре. Честно как коммунист коммунисту говорю: в одном… Или вернее – честное крымчацкое…
Моисей ушел. Уехал в Сибирь, и вернулся назад через два месяца с огромным циклом фотографий и репортажей о сибиряках и сибирячках. Все газеты напечатали. Моисей снова встал на свое рабочее место. На пляже. У танка. У античной колонны. Иногда встречал на прогулке в пустынной части набережной бывшего первого секретаря райкома. Он пошел на повышение. Позвали третьим в горком. И третий всегда почтительно спрашивал:
– Ну как творческие успехи, Моисей Юрьевич?
– Да ничего, не жалуюсь, все живы-здоровы, это главное.
– Ну добре, добре, работайте…
Волна уплывала и возвращалась. Арбен все ниже и ниже склонял свою голову к светящейся шкале небольшого немецкого радиоприемника «Телефункен», доставшегося ему от отца, сумевшего вывезти его из Германии в качестве трофея. Тогда, в начале пятидесятых, радиоприемник был большой редкостью. Советский – брал только средние и длинные волны, а короткие – начиная с 31 метра и выше. Поймать ничего нельзя было, кроме музыки. Поймать – в смысле информации на русском языке, отличной от той, что дозированно отпускалось советским гражданам из черных воронок репродукторов между шестичасовым утренним и двенадцатичасовым ночным исполнением гимна. «Телефункен» обладал способностью брать не только средние волны с европейскими станциями и длинные в основном с румынской речью и музыкальной передачей «Музика ушваре», переложенной стихами великого дадаиста Тристана Тцара. Он брал короткие волны, начиная с 16 метров, на которых в основном и «висели» вражьи голоса, такие, как «Голос Америки», «Свобода»…
