Я ответил:
— Guten Morgen[95].
— Я только что вышел из тюрьмы, — сказал он и закашлялся. — Я из местных. Был членом ландтага. Меня посадили буквально на следующий же день после прихода Гитлера к власти.
Его рассказ прерывался приступами кашля. Кашляя, он весь изгибался и непрерывно извинялся. Затем делал паузу, тяжело дышал. Я видел, как трудно ему было говорить.
— Во время первой мировой войны я был ранен в голову. Мне делали трепанацию черепа и наложили серебряную пластинку — часть кости пришлось удалить, — рассказывал он. — Избивать меня начали в первый же день ареста. Били не только меня, а всех арестованных. Крики и стоны неслись со всех сторон.
Он опять замолчал и закашлял.
— Когда нас избивали, то начальник тюрьмы заводил патефон и проигрывал пластинки. Он говорил, что плач действует ему на нервы. И этот плач и стоны он заглушал музыкой Шумана. Теперь я не могу больше слушать эту музыку. Никто не думал, что я выживу. Поэтому эти циники решили по отношению ко мне проявить акт милосердия — к рождеству они выпустили меня из тюрьмы. Сдали меня на руки родственникам. Вставать я не мог. Меня уложили на резиновый мешок, наполненный теплой водой. Я все время мерз и постоянно дрожал. Всего вторую неделю я начал ходить.
Я знал, что вы каждую неделю приезжаете сюда, поэтому и решил вас поймать и рассказать все, что мне известно. Мне кажется, что о зверствах национал-социалистов мало знают. Об этом надо рассказать всем. Это садисты, которым доставляет наслаждение причинять людям страдания. А что они делают с нашей молодежью! Они развращают ее, хотят превратить в животных.
Мне известно, как в одной из школ учитель предложил, чтобы весь класс, все до одного ученика плюнули в лицо их товарищу за то, что он в свое время дружил с одним еврейским мальчиком и пытался оправдать эту дружбу. Его поставили около двери класса и, проходя мимо него, каждый плевал ему в лицо. Один из учеников не вынес этой моральной пытки и упал в обморок. Тогда учитель предложил вытолкнуть его пинками из класса в коридор.
Бледное, без кровинки, лицо и потухшие глаза, в которых навечно застыло страдание, свидетельствовали о тех муках, которые перенес этот человек. Затем он, как и вначале, слегка приподнял левую, сжатую в кулак руку и проговорил:
— Heil Moskau!
…Но вот наконец письмо найдено.
Воппель, повернувшись ко мне, с улыбкой произнес:
— Вот оно. У меня столько писем!
Но эту улыбку теперь я воспринимал иначе. А сколько замучил он, Воппель, таких, как тот мой собеседник из Картхаузена? — возникла в голове мысль.
В руках Воппеля был толстый конверт с пятью сургучными печатями.
— Возьмите.
Как в трансе, я механически протянул руку. В конверте было шесть железнодорожных билетов, которые я ждал.
— Ваши люди забрали у меня книгу.
— Знаю. Она запрещена и изъята из всех библиотек Германии, а также у всех частных лиц.
— Но я иностранец. Я заплатил за нее 4 марки 72 пфеннига. Это моя собственность.
Воппель опешил. Снова подошел к столу. Взял книгу и, протягивая ее мне, произнес:
— Возьмите, но никому не передавайте. Я уважаю личную собственность. А относительно обысков и арестов я хочу, чтобы вы поняли, что мною предпринимаются меры, но я не владею положением в городе. Вот сейчас я в вашем присутствии позвоню гауляйтеру[96]и поговорю с ним.
Воппель подошел к телефону, поднял трубку и начал набирать номер телефона.
— Говорит Воппель. У меня находится уполномоченный Советского Союза на заводе Круппа. Он возмущается тем, что допускают штурмовики по отношению к его людям, а также к нему лично… Как тебе известно, это все делают штурмовики… Моя власть на них не распространяется.
По-видимому, между Воппелем и гауляйтером отношения были натянутыми. Я не слышал, что говорил гауляйтер, но по всему было видно, что он взял штурмовиков под защиту. Воппель стал выходить из себя и наконец положил телефонную трубку на рычаг.
— Вот, вы могли убедиться сами, что я принимаю меры, но не все мне удается сделать. Я бы вам посоветовал обратиться к фирме Круппа, она финансирует все это движение. Достаточно им позвонить — и все будет в порядке.
Я не верил тому, что услышал. Одно дело, когда о финансировании движения фирмами читаешь в газетах, и совсем по-другому это же самое звучит в устах официального представителя власти.
Снова у директора завода Геренса
Вскоре после посещения начальника гестапо штурмовики ночью ворвались к одному из наших практикантов и произвели обыск.
Я вновь решил пройти к директору крупповского завода и еще раз обратить его внимание на недопустимые для работы условия, созданные в городе для советских представителей.
Когда я поднялся в кабинет Геренса, он, узнав о цели моего посещения, поздоровался со мной очень сухо, а когда я рассказал ему, что произошло за последние дни, и привел все случаи провокационного поведения штурмовиков, он перебил меня и, как мне показалось, с раздражением проговорил:
— Вы уже вторично передо мной поднимаете эти вопросы. Я советовал вам прошлый раз обратиться в полицайпрезидиум, но вы моего совета не послушались. Что же еще я могу предпринять?
— Напрасно вы думаете, что я не внял вашему совету. Я был в полицайпрезидиуме.
— Ну и что же вам там сказали?
— Мне сказали, что фирма Круппа финансирует все это движение и если она захочет — все будет в порядке.
Геренс буквально был взбешен.
— Это заявление безответственного чиновника. У кого вы были? Кто это сказал?
— Я иностранец, мне трудно судить, кто у вас является ответственным, а кто безответственным. А был я у начальника гестапо Воппеля.
Когда я говорил, Геренс нервно ходил по кабинету. При последних моих словах он остановился как вкопанный.
— У Воппеля? — и вновь зашагал по кабинету.
Я сидел в кресле и молчал. Затем Геренс остановился и произнес:
— Мы постараемся что-нибудь предпринять. Я думаю, что вас больше беспокоить не будут. Мы что-нибудь сделаем.
И он рывком протянул мне руку.
— Я думаю, что вы ко мне больше не придете.
Затем, после паузы, добавил:
— По этим неприятным для меня и вас делам… До свидания.
В 1933 году я на несколько дней выезжал в Москву, и мне удалось побывать у Орджоникидзе. Он, как и всегда, быстро разрешил все мучавшие меня вопросы и вновь подчеркнул необходимость внимательного изучения немецкой техники.
— В этом корень вопроса, — несколько раз повторил он. — Хотим дать вам новое задание, — положив руку на мое плечо, сказал Серго. — Мне кажется, что мы увлеклись мартеновским способом производства стали и совершенно забыли о конверторном. Я собирал металлургов — все они энтузиасты мартеновского способа, во всех учебных заведениях мы готовим специалистов по мартеновским печам. Конверторный способ расценивается как устаревший. Так ли это? — На меня смотрели внимательные глаза Серго. — Когда я этот вопрос поставил перед металлургами, они почти в один голос сказали, что это отживающий способ. В Европе были выстроены металлургические заводы, оборудованные конверторами, а теперь эти заводы доживают свой век.
