— Почему же вы в Германии в последние годы не конверторы, а мартеновские печи строите? — спросил я.
— А нас сами условия заставляют это делать. При конверторном способе производства мы получаем до двадцати пяти процентов отходов — их полностью использовать нельзя, если не иметь мартеновских печей. У нас много дешевого стального лома, а у вас его нет. Я понимаю, почему вы строите мартеновские печи — вы исходите из того, что мартеновская сталь выше по качеству, чем конверторная. В общем это так, но конверторный процесс может быть значительно улучшен, мы работаем в этом направлении, и у нас уже сделаны значительные успехи. А кроме того, имеются большие области, где может быть использована конверторная сталь — например, в строительных конструкциях, и прежде всего в железобетонных конструкциях. Вы делаете такие смелые эксперименты в социальной области, почему вы так робки в области производства? Так и передайте Орджоникидзе, что на его месте я стал бы строить не мартеновские печи, а конверторы.
Меня заключение Рохлинга о нашей робости рассмешило. Если бы он только знал, какие смелые проекты мы уже осуществляем и еще более дерзкие вынашиваем. Придет время — узнает.
Рохлинг поднялся со своего стула и подошел к окну. Из окна открывался вид на холмы Лотарингии.
— Вы, вероятно, часто бываете по ту сторону границы — ведь ваш завод работает на руде, которая идет оттуда, — и я кивком головы показал на раскинутый вдали ландшафт.
— Нет, там я давно не был. Во Франции мне появляться нельзя. Французские власти приговорили меня к смертной казни.
— За что же это? — спросил я.
Рохлинг несколько замялся, а потом рассказал целую историю.
— Когда немецкая армия перешла французскую границу и несколько углубилась, я находился в тылу армии. У меня были специалисты. Вы понимаете — в это чрезвычайно напряженное для Германии время нам, металлургам, нужно было оборудование и стальной лом. Армия требовала много вооружения и снарядов. Не хватало ни стали, ни станков для ее обработки. Я организовал эвакуацию оборудования с французских заводов. «На войне, как на войне» — эта поговорка родилась во Франции, и все же французы осудили меня. Осудили сурово, — Рохлинг замолчал. На его лице появилась мрачная усмешка, и он вновь заговорил.
— Черт поймет этих французов. Еще повесить могут.
Через год после встречи с Рохлингом я попал на французский завод «Мипгвилль». Осматривая предприятие, я спросил сопровождавшего меня французского инженера:
— За что это вы Германа Рохлинга приговорили к смертной казни?
— За что? А вот вы сейчас увидите за что. Вы сами оцените, какой меры наказания он заслуживает.
При осмотре завода французские инженеры непрерывно показывали мне следы «деятельности» бригады Рохлинга. Взорванные строения, разбитые машины. Все, что можно было вывезти, было вывезено на территорию Германии, а что нельзя — безжалостно уничтожено.
— Вот смотрите, еще и до сих пор можно видеть результаты деятельности Рохлинга.
На заводской территории, заросшей высокой травой, громоздились развалины строения, а рядом стоял разбитый корпус паровой машины.
— Они не могли вывезти эту машину, но, чтобы не оставлять ее целой, соорудили специальные козлы и с них сбрасывали на ее корпус стальные слитки. Нехватка станков и стального лома здесь ни при чем. Они хотели отбросить нас назад, к каменному веку. Они хотят всех подчинить себе, хотят управлять всеми, а управлять легче нижестоящими. Равными управлять трудно. Они вели войну на уничтожение французской культуры, промышленности, всего французского. Много он вреда причинил металлургической промышленности Франции.
Утром, когда я подъезжал к Фольклингену, то прочел на первой странице местной газеты отчет о судебном процессе над Рохлингом. Французские оккупационные власти обвиняли его в антифранцузской пропаганде и создании в Лотарингии враждебной в отношении Франции атмосферы…
И вот мы беседуем с Рохлингом:
— У нас в области много угля, — произнес он, смотря в сторону границы, — но у нас нет руды — руда там, — и он поднял руку и махнул ей в сторону Лотарингии. — В мире много несправедливостей, молодой человек, их надо устранять, — и он плотно сжал губы.
— Я сегодня читал в газетах, что вам не повезло и здесь. Вас и здесь осудили, — сказал я Рохлингу. Он резко отвернулся от окна, в глазах у него горели веселые огоньки.
— Да, меня формально осудили, по процесс я выиграл. Я готов в сто раз больше заплатить, чтобы вновь получить возможность прямо высказать все свои концепции. Суд был открытым, и я изложил все свои мысли и сурово осудил политику оккупационных властей. Газеты широко освещали весь ход процесса, за это можно было не сто марок заплатить, а значительно больше, — весело произнес Рохлинг.
Когда я уходил от него, он, прощаясь, еще раз сказал:
— Займитесь конверторным процессом — этот процесс себя далеко еще не исчерпал. Кстати, поинтересуйтесь работами Максимиллианхютте — это очень интересный завод. Они часть воздуха при продувке чугуна заменили кислородом и этим снизили содержание азота в стали. Мы также готовимся к подобным работам. Большие исследования по конверторному производству проводит профессор Дюрер в Шарлотенбургском политехническом институте. Орджоникидзе не зря интересуется этим производством — он хорошо чувствует биение пульса промышленности и правильно ставит диагнозы.
Этот разговор с Рохлингом я вспоминал впоследствии неоднократно. Как-то при встрече с Завенягиным в 1936 году я рассказал ему об этом и спросил:
— Скажи, а как в действительности работают у тебя на Магнитке мартеновские печи?
— Вот черт, до чего же точно Рохлинг предсказал, как мы будем работать. Когда ты с ним вел этот разговор?
— Осенью 1933 года.
— Мы загружаем в печи до шестидесяти — шестидесяти пяти процентов чугуна. Нам не хватает скрапа. Ну конечно, поэтому, в частности, и сталь дорогой получается.
Прошло еще тридцать лет, и у нас в стране стали вновь обсуждаться вопросы о конверторном производстве стали. Правда, теперь этот метод сильно изменился, а качество конверторной стали значительно повысилось. Уже мало осталось людей, сомневающихся в возможности ее использования для изготовления ответственных изделий. На ряде заводов построены и сооружаются новые крупные конверторы.
А передо мной вновь и вновь встает незабываемый образ железного наркома Серго Орджоникидзе — человека с большим даром предвидения.
Неужели я от него не отделаюсь!
