Гейбель придал этому «кавалеру» нужное положение. Правая рука его обхватила талию дамы и крепко держала ее, а левая взяла даму за ее правую руку. Потом механик показал девушке, как увеличивать и замедлять скорость движений автомата, как совсем его остановить и высвободить себя самое из его объятий.
— Он все время будет кружить вас, — добавил старик к своему объяснению. — Смотрите только, чтобы кто-нибудь не наскочил на вас, или сами не наткнитесь на что-нибудь. А главное — не забудьте моих указаний относительно того, где и когда нужно нажать известную пружину.
Узнав, что это один из фокусов изобретателя, собравшееся общество с большим интересом следило за небывалой парою танцоров. Едва ли, пока стоит мир, кто-нибудь танцевал с автоматом. Это было нечто новое, вносившее интересное разнообразие в жизнь маленького глухого городка.
Автомат действовал великолепно. Сохраняя такт, он с примерною ловкостью носил свою даму вокруг залы и даже произносил некоторые фразы, которые были заимствованы из последнего отечественного великосветского романа, взятого Ольгою из местной читальни. Юная танцорка была в полном восторге от своего оригинального кавалера и весело крикнула механику:
— Господин Гейбель, не знаю, как и благодарить вас за это удовольствие! Я готова вальсировать с этим милым кавалером хоть всю жизнь!
Вскоре вся молодежь понеслась вслед за этой парой и закружилась в вихре задорного вальса. Венцель повел радостно возбужденного своим успехом Гейбеля в буфет и угостил его там бутылкою лучшего вина собственной разливки. Случилось так, что беседа этих двух почтенных людей приняла деловой характер. Венцель сказал, что желал бы сделать в своей конторе одно механическое приспособление, Гейбель с свойственною ему в этом отношении жадностью подхватил эту мысль, развил ее и попросил хозяина сейчас же свести его в контору, чтобы он мог сделать предварительные измерения. Контора была тут же, на другом конце двора, и старички отправились туда.
Между тем ярая танцорка прибавила своему «кавалеру» ходу, и он стал кружиться все скорее и скорее. Пара за парою, совершенно выбившись из сил, отставала и прекращала танец, а «лейтенант» и его дама продолжали вертеться, как бешеные. Наконец даже музыканты должны были сложить свои инструменты. Молодежь, спокойно усевшаяся отдохнуть, пила прохладительное, смеялась, рукоплескала и состязалась в шутливых замечаниях. Пожилые люди, однако, взглянули на дело иначе, и на их лица легла тень тревоги.
— Не лучше ли вам тоже присесть и отдохнуть, моя дорогая, — посоветовала неутомимой танцорке одна из хороших знакомых ее матери. — Ведь так можно и заболеть.
Но танцорка ничего не ответила и продолжала вихрем носиться с своим «кавалером» по зале.
— Боже мой, ей, кажется, дурно! — закричала другая дама, мимо которой пронеслась лихая пара.
Один из мужчин вскочил, подбежал к этой паре и пытался остановить ее, но автомат сбил его с ног и помчался далее.
— Ну, теперь вспомнил! — вдруг перебил Браун рассказчика. — Я читал эту историю несколько лет тому назад в каком-то журнале. История кончается тем, что пришлось отыскать самого механика, исчезнувшего вместе с хозяином из залы, и просить его остановить неутомимого танцора. Когда это было наконец сделано, дама оказалась умершею от разрыва сердца в объятиях своего идеального «кавалера», и испуганный насмерть механик объяснил, что в механизме автомата перестала действовать пружина, при нажатии на которую танцорка могла бы остановить его. Среди дам поднялась истерика; бал пришлось тут же прекратить, а несчастный изобретатель спятил с ума. Так ведь?
— Да, и я очень рад, что был избавлен от труда доканчивать свой рассказ, — процедил сквозь зубы рассказчик, видимо недовольный в душе, что ему не дали самому окончить эту историю. — Я уж говорил, что у меня болит голова, и мне совсем не следовало бы сегодня болтать.
С этими словами он распрощался с нами и отправился домой.
Не могу сказать, сколько именно времени было посвящено нами на разработку плана будущей повести, потому что в лежавшем предо мною Дневнике, или, вернее, протоколе наших заседаний не хватает последних страниц. Наверное они были написаны на отдельных листках с тем, чтобы потом приобщить их к тетради; но мы не сделали этого, и листки затерялись.
Достоверно лишь то, что в течение двух месяцев мы совсем не собирались, — должно быть, в то время, когда я и жена, окончательно разочаровавшись в нашей «речной даче», рыскали с утра до ночи по Лондону в поисках новой городской квартиры и, отыскав, наконец, подходящую, переселялись в нее и устраивались в ней.
13 сентября было запротоколено новое заседание, на котором было решено выбрать в герои человека «типа Чарли Босуэла». Это было не только записано, но даже подчеркнуто.
Бедный Чарли! Я теперь не могу себе и представить, что мы в нем тогда находили геройского. Как сейчас вижу его розовое лицо, омоченное струями слез по тому поводу, что беднягу заставили утопить трех белых мышей и одну ручную крыску, которую он, в нарушение школьных правил, потихоньку воспитывал под своею кроватью в дортуаре. Когда ни в чем не повинные существа испустили в ведре свое последнее дыхание, мальчик, весь сотрясаясь от рыданий, бережно зарыл своих любимцев в землю, оросил крохотную могилку новыми ручьями слез и торжественно поклялся, что никогда больше не будет нарушать школьных правил и огорчать своих добрых родителей непослушанием старшим.
Однако недели через три он вновь был уличен в том, что держит у себя под кроватью животных. Это была пара прехорошеньких беленьких кроликов. Их тоже конфисковали и объявили, что передадут в местный зоологический сад, а виновного подвергли установленному на этот случай наказанию. Через два дня нас за обедом угощали жареными кроликами. Чарли плакал и кричал, что это — его кролики, и что он лучше с голоду умрет, чем будет их есть. Он действительно не стал есть и с большим трудом сдерживался, чтобы не выбежать раньше времени из-за стола. После же обеда он задал здоровую трепку тому из товарищей, который выпросил себе порцию, от которой отказался он, Чарли.
С тех пор Чарли ни разу больше не был клятвопреступником; его даже ставили всем остальным ученикам как пример послушания, усердия к учению и еще целого ряда добродетелей. Он брал в школьной библиотеке одни религиозно-нравственные книжки, подписывался на два миссионерских журнала и посылал сбереженные ими гроши в редакции этих журналов для передачи в «кассу бедных миссионеров».
