– Ну как же? Сайдулаев его фамилия. Сайдулаев Танибек.
– Точно! Сайдулаев! Наводчик 1-го взвода! – воскликнул я.
А Соловцова продолжала:
– В тот день я находилась на медицинском пункте 724-го полка. Было много раненных, мы едва успевали перевязывать. Кругом стояли стоны, крики, вопли… Принесли еще одного бойца, брюки на нем и нижняя часть гимнастерки были все в крови, иссечены осколками. Ноги, чуть ниже колен были неестественно вывернуты, а из грязного кровяного месива торчали белые переломанные кости… Я наложила жгуты на его обе ноги выше колен, сделала укол морфия и отсекла ножницами кусочки кожи и сухожилия, не которых болтались его ноги. Кое-как сделала перевязку, избегая смотреть бойцу в лицо. Боец молчал. Заполняя медицинскую карточку, я спросила его фамилию, имя. Он назвал себя: Сайдулаев Танибек. И тут он попросил закурить. Находившийся рядом боец с перевязанной грудью и одной рукой на перевязи, свернул ему самокрутку, зажег ее и подал Сайдулаеву. Танибек затянулся, закашлялся и … запел. Лежа на земле, весь израненный, с оторванными ногами, с неподвижным лицом, с глазами, устремленными в жаркую высь неба, он затяну свою родную степную песню…
Мария Григорьевна продолжала свой рассказ:
– Лежавшие рядом раненые, еще во время перевязки Сайдулаева перестали стонать, притихли, видя его выдержку. Все меньше слышалось просьб: «Пить, сестричка, пить!». На некоторое время медсестры даже приостановили свои перевязки.
Неестественно тихо стало в балке. Только песня плыла над степью.
Соловцова каким-то не своим голосом закончила:
– Отправили мы его вместе со всеми раненными в тот же день на переправу к Волге, а вот сам он до сих пор стоит у меня перед глазами. И фамилию – Сайдулаев запомнила навек.
Несколько слов о союзниках. Ну что мы о них знали. Разве можно верить капиталисту. Это непорядочные люди. Мы знали, что они нам поставляли по ленд-лизу автомашины Студебеккеры. Тушенка у них была отвратительная – какие-то субпродукты. 2-я мотострелковая бригада, наш сосед слева на Орловских высотах под Сталинградом была вооружена бронетранспортерами и пулеметами из Англии. Когда они пошли в наступление на немцев и начали стрелять из пулеметов, то пули падали на капот БТР, оказалось что внутри пули вместо свинца был картон и они не имели нужной массы. Наступление не удалось, наши отступили и мы потеряли много людей. Приезжали два английских офицера из Москвы в плащнакидках. Все английское вооружение было снято и увезено.
Первое ранение
Но вернемся к событиям 12 сентября 1942 года. Весь день шел бой. Воины-сибиряки отражали одну вражескую атаку за другой. Их в строю оставалось все меньше и меньше.
Днем, во время атаки противника, когда судьба батальона находилась на волоске, на мой наблюдательный пункт батальона прибежало несколько человек из штаба 2-й мотострелковой бригады, настоятельно требуя: «Комбат, выручай! Наш штаб отрезан от батальонов».
Через несколько минут… Я видел, что к позициям батальона приближаются 25 танков противника, а за ними развернув цепь движется пехота. В батальоне осталось 2–3 противотанковых ружья и, чудом уцелевшие, два 45-миллиметровых орудия. Командиры «сорокапяток» Астафьев и Пустовой успели подбить четыре танка. Стрелки бутылками с горючей смесью подбили еще три машины. Но противник продолжал наступать.
Его танки обошли юго-восточные скаты высоты 108,8. Связи с полком не было. Батальон со всех сторон окружали гитлеровцы. На позициях рот начались ожесточенные рукопашные схватки. Командир 5-й роты Петренко сам лег за ручной пулемет, но был смертельно ранен. Этот рослый, молодой лейтенант умирал так же спокойно и мужественно, как и сражался. Два взвода немцев окружило наблюдательный пункт батальона. Мы могли бы пробиться к ротам, но в это время тяжело ранило комиссара батальона В.Л. Умрихина. Передвигаться самостоятельно он не мог. Я не мог оставить своего боевого товарища и комиссара в беде и решил отстреливаться до конца, рассчитывая на помощь начальника штаба батальона старшего лейтенанта Иванова, на командиров подразделений и на счастливый случай…
Вскоре два автоматных диска опустели. Чтобы не попасть в руки врага живым, я оставил два патрона в пистолете – для себя и Умрихина. Вдруг рядом раздался оглушительный взрыв. Перед глазами пошли круги, все затуманилось. Я пришел в сознание уже в санроте. Комиссар Василий Леонтьевич Умрихин был убит.
Позже я узнал, что к 724-му полку прорвалась 115 стрелковая бригада и оставшийся личный состав полка – 271 человек был передан в 115-ю стрелковую бригаду, где стал 3-м батальоном бригады.
В боях в районе Орловки с 24 августа по 17 сентября 1942 года воины 724-го стрелкового полка уничтожили 48 танков и более 2000 солдат и офицеров противника.
Архив МО СССР, 315 сд, оп. 484181, д. 1, лл. 2–3
14 сентября был освобожден вокзал в Сталинграде и положение немцев спасла свежая дивизия. Мы до 29 сентября сражались в полном окружении и разрезанные на группы. Это были самые трудные бои. Мы уже умели сражаться, не то что в 1941 году. После этих боев я дал себе слово вернуться в Сталинград и остаться здесь жить.
Уже другие полки и батальоны станут оборонять узкую полоску волжского берега, а в Берлине будут не раз повторять, что Сталинград взят. Однако закончится сражение разгромом 6-й армии фельдмаршала Паулюса и трехдневным трауром по убитым и попавшим в плен немцам.
Сталинград по праву остался в истории. Он действительно стал переломом в войне. Немецкие войска наткнулись на силу, которая впервые оказалась им не по зубам. Сколько бойцов и командиров остались в живых в нашем 724-м полку и батальоне после трех недель боев? Десять-пятнадцать процентов.
«Он прошел Сталинград!» – так будут говорить о бойцах и командирах, воевавших под Сталинградом и продолжавших свой боевой путь в сорок третьем, сорок четвертом, сорок пятом годах. Эти слова станут боевой характеристикой человека и будут цениться не меньше ордена. Орденами и медалями нас тогда не баловали.
В последующем воевал на Северо-Кавказском фронте, в 58-й армии. С 1943 года в 33-й армии сражался под Оршей в 3-м отдельном стрелковом штурмовом батальоне, где участвовал в прорыве сильно укрепленной, глубоко эшелонированной полосе обороны немцев.
Второй Белорусский фронт
К этому прорыву наш батальон хорошо и, по военному времени, длительно готовился, (целую неделю!), на местности, похожей на ту, где нам предстояло прорывать оборону противника.
Все занятия и имитация самого наступления проходили под руководством заместителя командующего 33-й армии, генерал-полковника, который казалось безжалостно, по нескольку раз возвращал наступающие наши роты, заметив малейший недочет или, что особенно важно – недостаточное быстрое передвижение почти по пояс утопающих в снегу. Да и экипировка наша была особенная. Кроме обычного одеяния: теплого нательного белья, хлопчатобумажных брюк и гимнастерок, поверх этого одевались ватные брюки и телогрейки, на которые одевали бронированные, специально скрепленные для сгибания, стальные пластины толщиной приблизительно 5 мм. Они были довольно тяжелы, да и движение, особенно в рукопашном бою, сильно сковывали. Крепились они на левом плече, стальным загибом от пластины, закрывавшей всю грудь бойца. Ниже крепилась узкая стальная пластина, закрывавшая весь живот, а к этой пластине крепилась еще одна, в виде треугольника – она защищала низ живота и пах. В местах крепления была возможность сгибания, хотя и незначительного. Этот панцирь защищал не только от осколков, но и винтовочной пули, а тем более от немецкого автомата.
Поверх панциря одевалась шинель, а на поясе у каждого бойца были по два подсумка для 60 патронов в обоймах, сумка с двумя гранатами РГД, малая саперная лопата, а за плечами вещмешок, в котором кроме разного скарба: портянок, белья, туалетных принадлежностей у каждого было по 120 патронов и котелок. А на ногах – валенки. И только тогда, на все это одевался белый маскировочный костюм: свободные белые шаровары и такая же свободная куртка с капюшоном и марлевой сеточкой, шторкой на лицо. Да, под шапку-ушанку – шерстяной подшлемник.
Вот в таком одеянии, ежедневно на рассвете, в конце октября 1943 года, начинались тактические учения.
Роты занимали исходные позиции для наступления (каждый раз на новом месте), где свежий, нетронутый снег. Отдавался приказ на наступление. Минометная рота открывала огонь по заранее подготовленным кем-то окопам с мишенями («по позициям противника»), и по сигналу начиналось наступление.
Утопая по пояс в снегу, роты быстро, как только было возможно, начинали свое наступление, ведя огонь со своего оружия по макетам, мишеням и чучелам. Какой бы не был мороз, с наступающих пот лил ручьем. Но разносится команда: «О-т-с-т-а-в-и-т-ь! Вернуться на исходные позиции!».
И батальон возвращался на исходные…
