Так что, Тони Кертис, — зовите меня Гитлером, почему бы и нет? Вы, должно быть, такой хороший актер!
2 октября 1959 гПо каким-то причинам Мэрилин хотела сегодня вернуться к разговору о периоде жизни после своего фиаско в Лондоне на съемках фильма «Принц и танцовщица».
— Мы с Артуром уладили свои разногласия, по крайней мере, так казалось, — вспоминала Мэрилин. — Однажды мы возвращались в Нью-Йорк с его фермы в Роксбери, штат Коннектикут, и вдруг с переднего сиденья раздался громкий хохот. Я удивилась, потому что в последнее время он был довольно мрачен.
— Что смешного, Арт? — поинтересовалась я.
— Не могу сказать. Это не очень приятно, — ответил он.
— Ну, давай, Артур! — настаивала я, — Вечно ты со своей деликатностью! Здесь не комиссия по расследованию антиамериканской деятельности. Ради бога, я же твоя жена! Не будь таким ханжой.
Он согласился:
— Хорошо, но потом не говори, что я тебя не предупреждал.
Я ждала, пока он боролся со своим воспитанием. В этом редком случае его совесть проиграла.
— Ты видела это большое коричневое здание, которое мы только что проехали? — спросил он робко.
Я покачала головой. Он продолжил:
— Это самый уродливый архитектурный шедевр, если его можно так назвать, из всех существующих. Корова сделала бы лучше. Я никогда не видел ничего подобного. Оно выглядит как гигантская какашка… Кто ты, думаешь, владеет этим зданием?
— Должно быть, это Йельский университет, — ответила я. Мы оба расхохотались.
Сделав над собой усилие, я сдержала смех и сказала серьезно:
— Мэрилин, дорогая, мы знаем, что вы часто прячетесь от тревожащих вопросов за шутками. Вы очень остроумная, но, похоже, вы пытаетесь не думать о чем-то неприятном, что произошло во время той поездки? Я не могу представить, что вы и ваш муж сидели в машине целых — сколько? два часа? — и не произошло ничего более важного, чем обмен грязными шутками.
— В качестве исключения, доктор Фрейд, — ответила она, — вы правы.
Я не заглотила наживку.
— На самом деле, — призналась она, — мы ссорились большую часть этой поездки.
— Расскажите мне об этом.
— Вжавшись в дверь, он отодвинулся от меня как можно дальше и, надувшись, смотрел в окно. Я знала, что ему необходимо немного тишины, и прикусила свой язык, чтобы не нарушить молчания. Наконец я не могла больше выносить этого и спросила:
— О чем ты думаешь, Артур?
Он выглядел раздраженным и ответил:
— Ничего особенного. — И прижался еще теснее к двери. Его молчание говорило само за себя: «Не беспокой меня, идиотка. Такой глупой блондинке, как ты, никогда не понять то, о чем я думаю».
Слезы побежали по моим щекам. Я попросила Артура:
— Поговори со мной. Пожалуйста. Мне одиноко.
— Ради бога, Мэрилин, ты не можешь занять себя на несколько минут? Подумай о своем следующем фильме. Открой книгу. Полюбуйся пейзажами. Я считаюсь драматургом, а драматург должен иметь моменты одиночества, чтобы он мог поразмышлять.
— Но это все, что у тебя есть, Артур, — моменты одиночества, — возразила я. — Ты никогда не говоришь мне ничего, кроме: «Передай, пожалуйста, соль». Зачем тебе жена, если ты так дорожишь своим уединением?
— Хороший вопрос, — ответил он. — Я не раз задавал его себе в последнее время. Мне нужна жена, которая понимает, что требуется драматургу, а не маленький ребенок, которого необходимо все время держать за руку.
Я возмутилась:
— Ты смеешь говорить это мне, той, кто оплачивает все счета в этом так называемом браке? Я нуждаюсь в том, чтобы ты все время держал мою руку? Почему ты не говорил так, когда я дала тебе сто тысяч долларов на строительство твоего маленького офиса, где ты мог бы уединиться в любой момент. Тебе даже не пришлось просить меня о помощи. Ты лишь сказал тихим печальным голосом, как ты это умеешь: «Я хотел бы иметь достаточно денег, чтобы построить славный маленький офис среди сосен. Тогда я смог бы писать».
Даже после того как ты взял мои деньги и построил самый великолепный офис в штате Коннектикут, ты не начал писать. Почему же, мистер лауреат Пулитцеровской премии? Каждый раз, когда я захожу туда, ты куришь свою вонючую трубку и смотришь в окно. Неудивительно, что ты не зарабатывать деньги!
Он сказал:
— Если бы ты оставила меня в покое и не заставляла все время волноваться о тебе, возможно, я мог бы писать. Защищать бедную Мэрилин от папарацци, следить за тем, чтобы она не приняла слишком много таблеток, утешать после каждого незначительного происшествия в ее жизни, даже если это касается простого вопроса, стоит ей поесть сейчас или позже, отвести ее туда, забрать ее оттуда, позаботиться о том, чтобы ее не обманули продюсеры. Все время Мэрилин, Мэрилин, Мэрилин, я забыл, каково это — быть Артуром Миллером. Я стал мистер Мэрилин Монро! Неудивительно, что я не могу писать.
Она отвлеклась от воспоминаний, чтобы сказать мне:
— Иногда, когда мы злимся, то говорим ужасные вещи. Я все бы отдала, чтобы взять обратно слова, которые сказала тогда. Я знаю Артура, и он никогда не простит меня.
— Что такого непростительного вы могли сказать?
— Я кричала на него, я просто не могла сдержаться: «Я — просто удобный предлог для тебя, чтобы оправдать отсутствие вдохновения. Ты утратил его, Артур Миллер. Признай это. Пьеса «Смерть коммивояжера» была просто случайностью. На самом деле в ней не было ничего особенного. Ты просто записал историю своей семьи. Ты никогда не напишешь ничего сколько-нибудь стоящего, потому что тебе больше нечего сказать. Почему бы тебе не смириться с правдой и не стать продавцом, как твой отец? По крайней мере, ты мог бы заплатить за аренду».
Я была в шоке и спросила Мэрилин:
— И что он сказал?
Она зарыдала.
— Он сказал: «Может быть, ты права». — И, свернувшись калачиком, еще сильнее вжался в дверь автомобиля. Когда я посмотрела на него, то увидела слезы, бежавшие по его щекам. Я ужасно чувствовала себя из-за того, что причинила ему боль, и попыталась его успокоить:
— Ах, Артур, мне так жаль! Прости меня, пожалуйста. Ты же знаешь, на самом деле я так не думаю. Я считаю тебя величайшим драматургом в мире. Просто я хотела разозлить тебя, чтобы ты поговорил со мной. Даже ссориться с тобой лучше, чем жить в этом ужасном молчании.
Он не ответил мне и не произнес ни единого слова за всю оставшуюся часть поездки. На самом деле он больше никогда не разговаривал со мной, даже для того, чтобы сказать: «Передай, пожалуйста, соль». Я боюсь, доктор. Как вы думаете, он собирается оставить меня? Я не вынесу этого.
