Мне представился больной. Хлопкороб или животновод. Лежит, стонет. На Советскую власть надеется, помощи ждет. А помощь от меня зависит…
Огляделся я. Все вокруг затянуло снежной пеленой. Словно дразня и напоминая лишний раз о нелетной погоде, уныло звенела банка с помятыми боками. Снежная крупа, ударяясь о жесть, отскакивала в сторону и с тихим шелестом ложилась в траву. Я поддал банку ногой:
— А, черт с ней, с погодой! Полетим, Халмуратов!
И мы полетели.
Сразу же за городом облака прижали нас до самой земли. Густо сыпалась крупа, исчез горизонт, и все стало каким-то призрачным, неясным, будто художник на белом сетчатом фоне нарисовал небрежно голые тополя, округлые кроны карагачей, которые внезапно выныривали перед самолетом, преувеличенно большие и грозные.
Кегейли мы нашли с великим трудом. Низина, где стоял кишлак, была затянута густым туманом. Мы сели наугад на узкой полосе, засеянной клевером. Самолет катился долго, очевидно, под уклон, и остановился лишь тогда, когда заехал колесом в какую-то канавку.
Я выключил мотор.
— Хвала аллаху! — шутливо сказал Халмуратов.
Я чувствовал себя разбитым. Кажется, и Халмуратов тоже. А ведь ему еще работать…
Мы вылезли из кабины. Молочно-белый туман оседал на бровях и ресницах мелкими капельками. Остывая, потрескивал мотор, и где-то тихо журчала вода.
Халмуратов прислушался.
— Кажется, едет всадник, — сказал он.
И тут же зашелестела земля под копытами, звякнули удила, пахнуло острым запахом конского пота, и из густого тумана показалась сивая от влаги морда лошади, а за ней — большая приплюснутая шапка из черной овчины.
— Аэропланчи-шофер? — обрадовано воскликнул всадник. — Аман-сиз ба! — и ловко спрыгнул с седла.
Это был юноша лет девятнадцати, с большими карими глазами и тонкими, как у девушки, чертами лица. Одет он был по-городскому: в темно-синий пиджак и такие же брюки, заправленные в ичиги.
Бросив повод на шею коню, юноша, подавая жесткую прямую ладонь, почтительно поздоровался с нами и, обращаясь ко мне, так быстро заговорил по-каракалпакски, что я ничего не разобрал. Халмуратов улыбнулся и вступил в разговор. Юноша, услышав родную речь, удовлетворенно закивал головой, ловким движением подхватил свисавший с гривы коня повод и протянул его Халмуратову.
Уразмет перевел:
— Кегейли близко, всего в километре. Этот юноша — Керим — приехал за нами. Он предлагает нам свою лошадь. Сам пойдет пешком.
Я оглянулся на самолет. Невесть откуда взявшаяся комолая корова с треугольным амулетом на шее, удивленно выкатив глаза, настороженно обнюхивала колесо.
— Кош! Кош! — закричал я, отгоняя любопытное животное. — Нет, Халмуратов, поезжайте один, а я покараулю самолет. Желаю удачи!
Они уехали, а я полез проверять масляный бачок. Осмотр не утешил меня: треть бака была выработана. Впрочем, я не очень беспокоился: на обратную дорогу хватит.
Скоро на двуколке приехал Керим и с ним старик в овчинной шубе и в лохматой папахе. Ослепительно улыбнувшись, Керим подал мне записку от Халмуратова с просьбой, оставив самолет на попечение старика, приехать в больницу. «Приезжайте, пожалуйста, — писал он, — очень нужно».
Я поехал. Рыжий конь, наклоняясь на ходу и пофыркивая, ретиво стучал копытами по узкой проселочной дороге, бегущей вдоль опустевших хлопковых полей.
Подул ветерок. Туман закрутился и стал разбегаться клочьями, оставляя за собой светлые блики солнечных лучей.
Керим, дернув вожжами, поглядел на небо, ярко голубеющее сквозь облака, засмеялся радостно, сказал:
— Жаксы! Все жаксы! — Показал на поля: — Это жаксы! — Показал на проглянувшее солнце: — И это жаксы! — Стукнул себя ладонью по груди: — Здесь тоже жаксы! — Потом, подумав немного, очевидно, подбирая слова, кивнул головой: — Халмуратов-ака жаксы! Аэропланчи-шофер жаксы! — Подумал еще немного, видно, трудно ему доставались русские слова, вскинул голову, улыбнулся, сказал: — Советский власть жаксы! — И, внезапно вспомнив что-то, насупил брови, сжал губы в тонкую полоску. — Мулла жаман! — вдруг сказал он и сплюнул на дорогу. — Жуда жаман мулла! — и снова сплюнул.
Конь, фыркнув, осторожно перетащил коляску через арык с мутной илистой водой, взобрался на бугор и, звонко пожевывая удила, остановился возле коновязи, где уже стояло несколько запряженных в арбы лошадей и два-три оседланных ишака. Невдалеке сквозь длинный ряд молодых пирамидальных тополей с соломенными шапками воробьиных гнезд проглядывали кирпичные стены больницы.
Я встретил Халмуратова в коридоре. Он вышел из операционной в белом халате и шапочке. Прикрывая за собой дверь, из-за которой слышался плач новорожденного, сказал, довольно потирая руки:
— Спасибо тебе, Борис-ака. Ты спас две человеческие жизни! — И посмотрел на меня каким-то оценивающим взглядом, будто ожидал, как я отнесусь к этой похвале.
Я смотрел на Уразмета: куда он гнет?
Халмуратов, шагая рядом, положил мне руку на плечо.
— Ну, ладно, ладно, дружище, не сердитесь. Я не хотел вас обидеть. Конечно, ни вы, ни я, ни аллах, а как сказал комсомолец Керим…
— Советская власть? — перебил я его.
— Вон как! Он с вами тоже делился своими чувствами?
— Тоже.
— И про Гульзиру говорил?
— А кто такая Гульзира?
— Возлюбленная Керима и дочь муллы. Но мулла продал ее за большой калым богатею-старику. И вот Керим страдает.
Халмуратов грустно улыбнулся, открыл дверь в ярко освещенный солнцем кабинет главврача и пропустил меня вперед.
— Сейчас вы будете ругаться, — сказал он, развязывая тесемки халата. — Сейчас, как это говорится по-русски, мне нагорит за милую душу.
Уже догадавшись, в чем дело, я, опускаясь на стул, скользнул взглядом по вороху бумаг, лежавших на столе. Ну, конечно! Вон телефонограмма: «Кегейли, Халмуратову. Срочно», и название какого-то неизвестного мне кишлака. А далеко ли отсюда этот кишлак и в какую сторону. Если по пути, на юг, то ничего страшного, а если на север, тогда не хватит масла на обратный путь. Тогда садись где попало и… Посмотреть бы по карте, да планшет в самолете остался.
— Где это? — без обиняков спросил я. Халмуратов застыл с удивленным лицом. Халат, соскользнув с плеч, упал на ковровую дорожку.
— Что — где?
— Да этот вот кишлак?
— А-а-а, кишла-ак? — засуетился Халмуратов, поднимая халат и бросая его на спинку стула. — Урга? Да здесь вот, недалеко… Возле Кунграда. Немножко… с той стороны.
— На север, значит?
Вид у Халмуратова был растерянный.
— Да, на север… Понимаете, случай такой…
Я щелкнул пальцами:
— Особенный? Халмуратов рассмеялся:
