Есть и еще один пример хитроумного использования идеографического языка ацтеков в испанском контексте. Помимо герба губернатору Новой Испании полагался и девиз, который Кортес сопроводил графическим символом, обычно описываемым как рука, раздвигающая облака, чтобы дать дорогу лучам света. Этот знак известен нам по гравировке на медали 1529 года, выполненной придворным художником Карла V немцем Христофером Вейдицем. На одной стороне медали изображен бюст Кортеса, а на другой – упомянутая рука, раздвигающая тучи, и девиз конкистадора на латыни: «Judicium Domini aprehendit eos et fortitude ejus corroboravit brachium meum» («Правосудие Господне наступило их, и сила Его укрепила руку мою»).
Смысл рисунка трудно понять по самой простой причине: гравер попытался воспроизвести науанский символ, не понимая его значения. Он интерпретировал его исходя из западных критериев, что сделало сюжет практически нечитаемым. И тем не менее, зная индейский оригинал, восстановить смысл не составляет труда: этот знак еще с эпохи ольмеков (1200—500 до н. э.) символизировал падение города. Его образуют четыре элемента: рука, обозначающая захват, внутри колоколоподобного знака, представляющего сам город; эти два элемента связаны с символом победы (атль тлачинолли), который, в свою очередь, состоит из воды и огня. Вейдиц не сумел расшифровать эти четыре графические составляющие оригинала, предоставленного Кортесом, но нет и малейших сомнений относительно выбора Эрнана: что может быть естественнее для завоевателя, чем представиться таковым? Только вот Кортес предпочел заявить об этом на языке мексиканцев – знаком с многотысячелетней историей в Месоамерике. А в качестве девиза к ацтекскому символу он выбрал весьма двусмысленную фразу на латыни, играя на разных смыслах слова «господин» и оставаясь при этом верным духу древнего знака, смысл которого заключался в том, что господство достигается огнем и кровью.
Любое смешение культур происходит через смешение кровей. Кортес имел на этот счет твердое мнение. Он связывал появление общества метисов с женщиной и материнством. Только с женщиной, потому что она представляла для него самую цивилизованную грань мира и была в силах выполнить эту сокровенную миссию: дать рождение Новому Свету. Преклоняясь перед индианками, которых возвел в культ, он отводил им роль матерей новой цивилизации. Отсюда и его яростное сопротивление участию испанок в его завоевательных операциях. Диас дель Кастильо в одном пассаже, который сам же подверг цензуре, поскольку речь шла о слишком уж загульной пирушке, привел имена восьми испанских женщин, находившихся в Койоакане немного времени спустя после падения Теночтитлана и добавил: «И насколько мне было известно, других не было во всей Новой Испании».[151] Эти восемь испанок, три из которых были представлены «старухами», прибыли с экспедицией Нарваеса. Вероятно, это были жены солдат. По примеру Марии де Эстрада, отличившейся в Ночь Печали превосходным владением шпагой, эти женщины участвовали в боях и проявили, по словам хронистов, «мужскую храбрость». Но испанки не интересовали Кортеса. Его взор был обращен к туземным женщинам, первое место среди которых занимала Малинцин.
История строго обошлась с Эрнаном, которому ставили в упрек многочисленные любовные похождения. То, что Кортес любил женщин и что женщины любили Кортеса, конечно же бесспорно. Однако внешних данных Эрнана явно не хватает, чтобы объяснить ими такой успех: невысокий, нормального по тем временам роста, то есть около метра семидесяти; хорошо сложен, ловкий и сильный; не красавец и не урод; орлиный нос, темно-русые волосы и темно-карие глаза. Зато все современники единодушно признают, что Эрнан обладал исключительными душевными качествами: ровного нрава, приятный собеседник, эрудит, образован и талантлив; чужд всяких излишеств: любит погулять, но не кутила; не прочь выпить, но не пропойца; ценит женщин, но не бабник; одевается хорошо, но неброско; живой и полон энергии, но не амбициозен; ни снобизма, ни надменности, напротив, готовность выслушать, понять и посочувствовать. Получается человек весьма симпатичный и радушный, при этом великолепно владеющий собой. Этот образ, подкрепленный множеством документальных свидетельств,[152] исключает половую распущенность: Кортес не имел репутации юбочника, значит, нам не следует рассматривать его личную жизнь в отрыве от контекста.
Как мы видели, Эрнан стал двоеженцем в 1515 году: Веласкес обязал его жениться на испанке Каталине Хуарес, хотя он жил с индианкой Леонорой. С тех пор у Кортеса было два дома – один у тайнос, другой в Испании. Завоевание Мексики способствовало смешению рас, которое он предвидел. Кортес следовал мезоамериканской традиции, принимая в жены девушек, которых ему дарили правители Семпоалы, Тласкалы, Чолулы и Мехико. По всей Центральной Америке у оседлых народов было принято принимать и привязывать к себе кочевников, чтобы избежать набегов и разорения, и в течение тысячелетий обычной практикой для местных правителей было дарить одну из дочерей вождю пришельцев. Сами ацтеки точно так же когда-то осели в долине Мехико, завязав родственные связи с жителями Колхуакана, Ацкапотцалько и Текскоко. Несмотря на белую кожу и странный наряд, испанцы казались мексиканцам всего лишь кочевниками, каких много. Поэтому они попытались применить традиционное оружие, то есть установить кровные узы и позволить жить при себе. Если испанский король стремился обратить индейцев в своих вассалов, то мексиканский император в силу такого же государственного рефлекса намеревался заставить служить себе вторгшихся в его пределы испанцев.
Кортес серьезно отнесся к подаркам и «поженил» своих помощников, предварительно окрестив индианок. Поскольку командир должен быть во всем примером для своих подчиненных, Эрнан сам нашел себе жену-индианку в лице своей очаровательной переводчицы Малинцин. Он жил с ней в гражданском браке с июля 1519 года, не расставаясь ни на день. В течение всей конкисты Марина находилась рядом с ним. Порой создается впечатление, что именно она стала вдохновительницей и творцом побед Кортеса. Можно упрекнуть Кортеса в том, что на Кубе у него уже была законная супруга-испанка и почти законная любовница из племени тайнос и Марина стала третьей сожительницей. Все это так, конечно, но почему не следовать местным традициям, если к тому же они столь приятны? По замыслу Кортеса, надо было раствориться в культурном пейзаже Центральной Америки, а там полигамия преобладала, и мексиканский тлатоани в знак своего могущества содержал настоящий гарем в сто пятьдесят жен. Сто пятьдесят – это перебор, но должен же был Кортес соответствовать своему рангу? Заменив ацтекского императора, он просто не мог призывать к моногамии, ассоциировавшейся у науа с бедностью и низами социальной лестницы. Поэтому ему пришлось принять под крышей своего дворца небольшую свиту из подаренных ему принцесс.
