посетить оккупированную Францию, и мы встретились с ним снова 10 июля в Мюнхене, где Гитлер и Риббентроп приняли его вместе с венгерским премьер-министром графом Телеки и министром иностранных дел Венгрии графом Чаки. Беседа состоялась в резиденции фюрера и касалась разногласий между Венгрией и Румынией. Они были урегулированы месяц спустя в замке Бельведер в Вене на так называемом Втором Венском арбитражном суде.
* * *
«Фюрер собирается сделать очень великодушное мирное предложение Англии», – сказал мне Риббентроп в Берлине несколько дней спустя. И добавил: «Когда Ллойд Джордж услышит об этом, то, наверное, кинется к нам на шею от радости». Очевидно, он уже обсуждал это предложение с Гитлером во всех подробностях и, казалось, был абсолютно уверен в эффекте, который оно произведет на англичан. «Я не удивлюсь, – сказал он в заключение, – если скоро мы будем сидеть на мирной конференции».
Я вспомнил слова Гитлера, сказанные Муссолини в июне, и то, как он совсем недавно игнорировал преувеличенные запросы Италии, и начал питать некоторые надежды на то, что в этот победный час он мог бы оказаться одним из тех государственных деятелей, которые обеспечили длительный мир благодаря своему великодушию.
«Позаботьтесь, чтобы это предложение было переведено на английский язык как можно лучше», – предупредил меня Риббентроп, удаляясь. Разумеется, я приложил бы все усилия, если бы на карту было поставлено прекращение кровопролития. Мне сообщали, что враги Германии часто переводили немецкие заявления очень неточно и произвольно, и решил бороться с этим, представив первым мой вариант английского перевода.
19 июля, когда Гитлер выступал перед депутатами Рейхстага, я сидел в небольшой студии берлинской радиостанции, и передо мной лежал английский текст его речи. Рядом со мной сидел коллега, слушавший речь Гитлера через наушники и указывавший мне карандашом в моем тексте, к чему Гитлер должен был перейти. Я молчал, пока Гитлер произносил первые два-три предложения, чтобы его слова сначала услышали на немецком слушатели британских и американских радиостанций. Затем нажал на кнопку, соединявшую мой микрофон с передатчиком, и стал читать английский текст. Я говорил быстрее, чем Гитлер, которого часто останавливали аплодисменты, и как только карандаш коллеги указывал мне, что мой перевод опередил оратора, я отключал микрофон, и голос Гитлера снова был слышен, пока он произносил два-три предложения; затем я снова подключался. Таким образом, с того момента, как Гитлер встал за трибуну в Рейхстаге, весь англоговорящий мир имел в своем распоряжении полный и правильный английский текст.
Новые технические средства трансляции были на подъеме в Америке, где мой английский перевод передавался многими радиостанциями. Многие газеты восхищались моим достижением: тот факт, что можно было слышать, как Гитлер произносит свою речь на немецком, наводил на мысль, что перевод был импровизированным. Другие гадали, как этого добились технически. Лондонская «Таймс» ошибочно утверждала, что Би-Би-Си уже использовала такой способ.
Как ни был я доволен моим успехом в технике, но содержание речи меня глубоко разочаровало. Она оказалась бесконечно длинной, со слишком подробным описанием благоприятного для Германии хода событий – до такой степени, что даже многие немцы, не говоря уже об иностранцах, сказали: «Мы этого уже наслушались». Я тщетно искал риббентроповское великодушное предложение мира, которое должно было заставить Ллойд Джорджа «броситься нам на шею». Оно содержалось в одном единственном абзаце, звучащем громко, но совершенно лишенном смысла. «В этот час я чувствую, что для очистки совести должен еще раз призвать к благоразумию в Англии. Я верю, что могу сделать это, потому что говорю не как тот, кто побежден и теперь обращается с просьбой, а как победитель. Не вижу причины, по которой необходимо продолжать эту борьбу». Ничего больше. Ни малейшего намека на какое-либо конкретное предложение. Я и прежде часто отмечал на переговорах, что точность не была сильной стороной Гитлера. Тем не менее мне было непонятно, как он мог верить, что такое бессмысленное, чисто риторическое заявление произвело бы какой-то эффект на трезвомыслящих англичан.
Тогда я придерживался мнения, что между тем временем, когда Гитлер сказал Риббентропу о своем мирном предложении и когда произнес речь, он изменил свои планы. Насколько я мог судить, единственная причина, почему он так поступил, заключалась в его недовольстве враждебной реакцией британской прессы при первых слухах о мирном предложении. Как я полагаю, она была инспирирована британским правительством, и я воспринял это как признак определенной усталости от войны, гораздо более явной среди сражающихся во второй мировой войне, чем в первой. Часть письма Черчилля Рузвельту от 14-15 июня, приведенная во втором томе его «Истории второй мировой войны», кажется, намекает на это обстоятельство: «Заявление, что Соединенные Штаты, в случае необходимости, вступят в войну, могло бы спасти Францию. Иначе за несколько дней сопротивление Франции может быть смято и мы останемся одни.
Хотя сегодняшнее правительство и я лично никогда не послали бы флот через Атлантику, если бы сопротивление здесь было подавлено, в битве может быть достигнут такой момент, когда министры потеряют контроль над ситуацией и когда очень легко можно будет добиться от Британских островов, чтобы они стали вассальным государством гитлеровской империи. Прогерманское правительство почти наверняка будет призвано для заключения мира, и колеблющейся или голодающей нации может представиться почти непреодолимое искушение полностью подчиниться воле нацистов. Судьба британского флота, как я уже упоминал, будет решающей для будущего Соединенных Штатов, потому что если его соединят с флотами Японии, Франции и Италии и с огромными ресурсами германской промышленности, в руках Гитлера окажется гигантская морская мощь. Конечно, он может пользоваться ею с милосердной умеренностью. С другой стороны, может и не делать этого. Эта революция в военно-морском могуществе может произойти очень быстро и, разумеется, задолго до того, как Соединенные Штаты смогут подготовиться отразить ее. Если пойти еще дальше, то, вполне вероятно, вы получите Соединенные Штаты Европы под нацистским командованием, гораздо более многочисленные, более сильные, гораздо лучше вооруженные, чем Новый Свет».
Тогда только по причине задетого самолюбия Гитлер воздержался от великодушного предложения, которое могло бы ослабить сопротивление Великобритании. Когда в той маленькой студии я читал перед микрофоном листок за листком английский текст, доставленный мне из бюро переводов, то со все возрастающим беспокойством начал сознавать, что «мирное предложение», так напыщенно обещанное Риббентропом, на деле оказалось провокационной, хвастливой речью, которая лишь укрепит решимость англичан сражаться. Позднее я смог получить очень хорошее представление о реакции Великобритании, когда через несколько лет наблюдал подобную ситуацию в своей собственной стране. Когда Рузвельт в 1943 году на конференции в Касабланке, к удивлению его собственного министра иностранных
