— Эй, Смолин, где ты там? Живой или не живой? Отзовись! — тревожно закричал Жора Ситников.
Не удивляйтесь и таким словам: солдаты к ним привыкли, считают обычными. Очень часто приходится терять товарищей в схватках с врагом.
— Иду! — откликнулся Смолин.
Он толкнул нарушителя прикладом автомата.
— Двигай, двигай! Постой!.. Давно ты знаешь стариков?
— Каких стариков?
— Этих, что приютили тебя. Хозяев хаты.
— Вовсе не знаю. Даже не видел.
— Значит, ты залез на горище без их ведома?
— Ну да! Так надежнее.
— Боялся, что сообщат пограничникам?
— Верить теперь никому нельзя.
— Я так и думал, Давай двигай вниз!
— У меня вопрос, старшина. Один-единственный. Можно?.. Скажи, будь ласка, как это я напоролся на тебя? Счастливый для тебя случай или…
— Мне приснилось, где и когда ты должен перейти границу.
— Нет, правда, старшина?!.
— Правды хочешь? Что ты в ней понимаешь? Ладно, скажу. Ты потому напоролся на пограничников, что мы ждем убийц оттуда в любую погоду, в любой час, на любом направлении и преследуем вас до конца.
— Красивые слова! — вздохнул Стебун. — Сколько слышал я их в своей жизни!..
— Наши слова не расходятся с делом. И ты в этом сам убедился. И еще раз убедишься… там, на досуге. Все. Поговорили. Пошел! Живо! Эй, ребята, принимай гостя! — закричал Смолин вниз.
Нарушитель стал на четвереньки, проворно, ногами вперед, протиснулся в лаз.
Небо на востоке заметно прояснилось, но дождь все еще шел, такой же сильный, как и вечером.
Дождь. Всю дорогу дождь.
Можешь поздравить меня с сыном, дружище. Назвали его Витей. В твою честь. Четыре килограмма потянул. Парнишка вышел полновесным. Сразу же, как только начал самостоятельную жизнь, рот свой растянул до ушей, как его отец. Всем, всем, всем, кто смотрит на него, улыбается: докторам, сестрам, нянькам, матери, отцу, бабушке. Другие в его возрасте плачут, а он смеется. Не уберег я сыночка от нежелательного наследства, наградил своей улыбкой. Всю жизнь ему придется нести наказание за отцовские грехи. Представляешь?
А Юлия, как ты понимаешь, не видит в нашем пацане никаких недостатков. Цацкается с ним с утра до утра. И меня к своему материнскому делу приобщает. И, знаешь, у меня вроде все получается. Никогда не приходилось возиться с пеленками, с простынями, с бельем, и ничего: постирал как настоящая прачка. И даже погладить сумел. И купать парнишку научился. И колыхать. И обед съедобный между делом могу сварганить. Юлия рада. Смеется и нахваливает меня. Не подозревал я в себе таких талантов. А я после ее поощрений еще больше стал стараться. Теперь печку топлю, и пол подметаю, и посуду мою, я за лекарством в аптеку бегаю. Юлия сейчас ни во что не вмешивается. Никаких приказаний рядовому Смолину не отдает. Только Витьку кормит, убаюкивает да на свежий карпатский воздух вывозит! Исчез волевой командир. Ее место заняла кормящая мама.
Если бы ты знал, брат, какое это счастье в доме — кормящая мама, твоя жена, твоя любимая! Днем и ночью, во сне и наяву я вижу их обоих — Юлию и нашего сыночка. Все ради них готов сделать. Жизни не пожалею.
Женись, брат, поскорее, заводи детей. Холостяк — неполноценный человек.
Вот какие пышные мои семейные пироги. А на службе все по-старому. Охраняем. Воюем. Ищем. Преследуем. Ловим. Обезвреживаем.
На заставе никто не знает, чем занимается грозный старшина после того, как вернется с границы. Вот какой я непутевый. Не хочу ничего скрывать от товарищей и все-таки скрываю. Стыдно признаться, что помогаю жене, другу, товарищу. Ты подумай только, чего стыжусь! Почему так получается, а? Почему мы, мужики, стыдимся делать доброе дело? И почему без всякого стыда и совести часто обзываем друг друга, наступаем на мозоли, хлещем горькую, сумасбродничаем?
Можешь не отвечать. Знаю, что ты скажешь. Для меня слова холостяка никакого авторитета не имеют. Будь здоров, Витя. Пиши о своих заводских делах. Достроил катер? Не раздумал этим летом путешествовать по Волге? Обо всем пиши. Все мне интересно. Я, брат, твоими письмами, как пуповиной, связан и с Волгой, и с Горьким. Нельзя мне без них здесь, на глухой заставе. Понял? Так что не ленись, пиши почаще.
В районное отделение милиции был доставлен человек, задержанный вечером в запретной пограничной зоне и подозреваемый в попытке пробраться через границу. Утром арестованного должны были передать в соответствующие органы для тщательного расследования. Но той же ночью он, выломав решетку в камере предварительного заключения, бежал.
Около районного отдела милиции машину, в которой приехал Смолин с Аргоном, встретил начальник милиции, пожилой, с озабоченным лицом майор. Он подал следопыту руку и почтительно, будто перед ним был генерал, сказал:
— Милости просим. Я жду вас целый час.
— А зачем вам было меня ждать, товарищ майор? У вас есть свои собаки и следопыты.
— Есть, да не такие, как твоя. Это первое. И следопыты у нас не такие квалифицированные. Это второе. Арестованный подозревался в попытке нарушить границу. Это третье и, пожалуй, самое главное. Так что, товарищ пограничник, вы будете искать «своего» нарушителя.
Смолин посмотрел на огромный мрачноватого вида дом, который занимала милиция.
— Отсюда он и бежал?
— Сейчас все покажу. Пошли!
Загремело железо. Распахнулась калитка. Аргон потянул поводок. Смолин поддался ему и очутился по ту сторону черты, отделяющей свободу от несвободы. Оглядывая двор, сильно освещенный большими лампами, чисто выметенный, он заметил:
— У вас образцовый порядок, товарищ майор.
Начальник милиции скривился так, будто внезапно почувствовал острейший приступ зубной боли или колики в животе.
— И я так думал до сегодняшней ночи.
Дом-громадина был выстроен в форме буквы «П».
Большая часть его скрывалась в земле. Отгрохали его, как видно, во времена императора Франца-Иосифа. Стены сложены из крепчайшего бордово-коричневого кирпича — снарядом не прошибешь. В глубоких нишах скупо поблескивают стеклом крошечные оконца. Не окна, а крепостные амбразуры. Коридоры длинные, узкие, со сводчатыми потолками. Двери стальные, казематного образца. Предусмотрительны были архитекторы австро-венгерского императора. В любое время этот пограничный замок мог стать первоклассной крепостью.
Как только вошли в здание, холодное и сырое, с цементным полом, шибануло такой острой дезинфекцией, что Аргон покрутил головой и зафыркал. Собака, привыкшая к раздолью сосновых лесов, лугов, полей, рек и озер, терпеть не могла несвежего воздуха.
