Очень часто она с весёлым лицом говорила мне: «Григорий, сначала мы должны приобрести добродетели мирян, а потом уже заниматься стяжанием монашеских добродетелей. Миряне свои таланты умножают, так неужели нам закапывать их и давать им испортиться из-за нашей лени?»
Каждый Великий пост она готовила большую банку растёртого поджаренного кунжута и другую банку с кунжутной пастой для пустынников кельи в Кувари. Пустынничество она считала великим делом. Я собственными глазами видел, как сёстры монастыря Живоносного Источника бежали за пустынниками из Кувари, когда те спускались по монастырской лестнице, чтобы поцеловать край рясы, волочившейся по камням и плитам. Они верили, что пустынники создают в мире равновесие и сдерживают праведный гнев Божий.
– Мы, сынок, держимся благодаря вам, а не наоборот, пусть я и живу в монастыре столько лет. У нас всё есть, а вы в этих безжизненных горах ничего не можете достать. И хлеб у вас всегда чёрствый, а мы получаем его из пекарни горячим, он даже дымится, когда его режут.
Эта добрая старушка месила тесто и пекла из него сухари для её «деток в пустыне», вязала носки и другую шерстяную одежду для нищих монахов.
– Всё это, братья, ничто по сравнению с тем, что значит ваша пустынная жизнь для людей на Патмосе. И особенно нам, старым монахиням, утешительно знать, что за этими высокими горами пророка Илии живут монахи, и даже такие молодые, как вы.
На ткацком станке она ткала разные вещи, чем зарабатывала себе на жизнь; ткачихой она была замечательной. Деньгами, вырученными за своё рукоделие, она и её брат монах Феоктист, который также был на все руки мастер (он тесал камни, делал из них скамьи, ткал ковры из козьей шерсти), помогали своей овдовевшей племяннице, чтобы её многочисленные дети не сбились с пути из-за нищеты.
Когда прошли благословенные годы её расцвета и зрелости и когда она увидела, что силы её оставили, она соткала в подарок для всех монахов и иеромонахов Патмоса по одному белому покрывалу. Однажды я застал её, всю дрожащую, за работой на ткацком станке.
– А это для кого ты делаешь?
– Для такого-то иеромонаха.
– Оно ему не нужно, матушка.
– Не думай так, сынок. Для Царства Небесного нужно работать не столько головой, сколько сердцем. Если бы я полагалась только на свой ум, то ни дня бы не оставалась в монастыре. Я намеренно оставила своё сердце свободным, так не связывай мне его сухой рассудочностью. Сердце может совершить великие подвиги, если будет прислушиваться к внушениям Святого Духа. Монах не рассудочен, но при этом не безумен. Потому-то он и пытается взлететь на небо на орле Иоанна Богослова. Свободное от рассудочности сердце восходит на небо и всякий час стучится во врата Божии. Не Христос должен стучаться к нам, как сказано в Откровении[153], а мы должны к Нему стучаться. Это мы постоянно находимся вне врат Христовых, а не Христос за нашей дверью.
Ещё она отличалась гостеприимством. При виде гостя её лицо становилось весёлым, как у матери, увидевшей своих детей. Она готовила угощение и тихонько приговаривала: «Детки мои, детки мои, Христовы мои детки».
Как-то после всенощной праздника Иоанна Богослова в большом монастыре мы проходили мимо её кельи. Она нас поджидала. У неё были жареные бычки.
– Простите, дорогие мои отцы, я не очень хорошо себя чувствовала и успела приготовить лишь немного бычков.
В её келье я ощутил, что значит благословение. Она подала нам макароны без соуса, немного сыра, и всё это было необычайно вкусно. Столько лет прошло, а мне и сейчас хочется её простого угощения. Стола у неё не было. Мы накрыли колени чистыми полотенцами и устроили настоящий пир. Она никогда не показывала, что мы ей в тягость. Может быть, и теперь на небесах она поджидает нас, чтобы похвалить нас за то, что мы до сих пор носим монашескую рясу. И даже когда нам пришлось оставить Патмос, она собирала пожертвования и пыталась найти способ отправить их нам.
Древние монахи очень радовались приходу к ним других монахов, они смотрели на них как на земных Ангелов. По этой радости можно было судить о том, насколько успешной была духовная брань у пожилого монаха. А монах, потерпевший в этой брани неудачу, смотрел на пришедшего с презрением, как бы говоря: «Может быть, и ты достигнешь когда-нибудь моих высот».
Евгения была ревностной монахиней с мирным устроением души. Несмотря на телесную полноту, она была человеком спокойным и молчаливым. Суровые подвиги не вытеснили из её души человеческих чувств. В своей келье она оставила вбитый в стену гвоздь, на который её покойный брат, отец Иосиф, вешал свою рясу, когда навещал её. Она хотела, чтобы на него и мы вешали свои рясы, чтобы это напоминало ей о брате. Она очень печалилась, когда долгое время не слышала о нас. У неё было мягкое сердце, и она переживала о бедствующем мире. Она была человеком, как будто вышедшим из прежних времен: любвеобильным, терпеливым и молчаливым. Рядом с ней было приятно, как под освежающей тенью высокой ели; она была прохладным родником в монастыре Живоносного Источника. Это не преувеличение. Одна кающаяся признавалась мне на исповеди: «Я считаю себя недостойной, поэтому я не захожу в церковь, но стоя в её тени, молю Бога о прощении». Евгения предвидела, что отец Иосиф умрёт раньше неё, хотя он и был намного моложе. Добрая бабушка Евгения! Из-под её чёрного платка всех ласкало сияние её лица. Её крепкая вера укрепляла меня в часы малодушия.
– Дорогой мой отец, скорби и искушения сделают тебя зрелым, а иначе ты останешься пустым, как пшеница, иссушённая южным ветром. Да укрепит тебя Иоанн Богослов.
После этого она крестила меня кацеей, положив в неё ладан Великой Субботы, чтобы отогнать от меня дьявола.
Когда я вспоминаю этих людей, с которыми нас соединяет любовь Христова, то забываю о себе и ощущаю радость жизни, будто оказываюсь в райском саду.
У старицы был ещё один дар: она могла лечить различные переломы. Такая способность была очень кстати на уединённом Патмосе. Она взрастила в себе этот дар и стала отличным врачом благодаря знаниям, полученным на практике, к тому же она была хорошим знатоком различных недугов и болей. Она излечивала повреждения до того, как больной успевал понять происходящее. Я находился рядом, когда к ней из военного лагеря пришёл молодой офицер с вывихнутой рукой. Она его хорошенько осмотрела и сказала, чтобы тот положил ладонь на землю. Он послушно сделал это, совершенно не подозревая, что ему сделает монахиня. А она внезапно на неё наступила. Парень от боли громко вскрикнул и в тот же момент стал здоров. Когда она, уже состарившись, сломала себе ногу, то её отвезли на остров Калимнос, где положили в ортопедическое отделение местной больницы. Она попросила врача приподнять её, чтобы ей можно было следить за его действиями. Она сказала ему: «Если ты сделаешь так, то вывихнешь мне пальцы, и я не смогу ходить».
