Этот отрывок из «Рассуждений…» объясняет смысл приведенной выше эпиграммы. Наивное дитя — не оскорбление, но дань, которую сами Небесные силы отдают душевной чистоте Содерини. Чистота души — добродетель, для государственного деятеля весьма желательная, но иногда она достойна сожаления. Макиавелли высказывает здесь неудобную истину, которую История подтверждает и сейчас: невозможно управлять с помощью одних только добрых чувств, так же как невозможно вести чистую войну…
* * *
«Сохраните мне жизнь», — простонал Содерини, которого бесцеремонно вытолкали в соседнюю комнату, тогда как приоры, не зная, чью сторону принять, начали совещаться. Гонфалоньер потребовал к себе Макиавелли, которому доверял, не задумываясь о том, что губит его вместе с собой. Никколо поспешил к нему, что было весьма смело для человека, о котором впоследствии будут говорить как о ловком царедворце.
По просьбе несчастного гонфалоньера Никколо отправляется на поиски Франческо Веттори. Вся надежда Содерини только на его заступничество, поскольку Паоло Веттори, один из главарей бунтовщиков, приходился ему братом. Франческо, не желая, чтобы его заподозрили в пособничестве бунтовщикам, и одновременно страшась выступить против них, хотел покинуть город. Никколо умоляет его, убеждает, что он не рискует ничем, если последует за ним в Палаццо, но может выиграть все. Только он, как брат Паоло, может урезонить заговорщиков и гарантировать свободу гонфалоньеру; он должен это сделать ради человека, от которого не видел ничего, кроме добра. Говоря языком политики, не такое уж это невыгодное дело — стать посредником и не дать паллески покрыть себя кровью. Все ему будут за это благодарны. Неизвестно, что побудило Франческо действовать: уважение к Макиавелли, невозможность оправдать свое невмешательство или желание продемонстрировать свои дипломатические таланты, — но он пошел с Никколо.
Между тем приоры (напомним, что они были вновь избранными), проявив мужество или просто не желая брать на себя ответственность за подобное деяние, отказывались подчиниться паллески и позволить им отставить гонфалоньера, избранного пожизненно. Франческо же убеждает их, что речь идет именно о жизни Содерини: отказаться низложить его значит приговорить к смерти. Велика же была его ловкость, если он смог убедить Синьорию, являвшуюся гарантом законности, взять на себя ответственность за уход Содерини и заставил всех, таким образом, забыть о насилии, которое этому уходу сопутствовало.
Никколо присутствовал при этой сцене. Он сжимал кулаки и терпел, испытывая отвращение к собственному смирению. Конечно, он очень бы удивился, если бы Содерини повел себя как «настоящий римлянин», но гонфалоньер олицетворял все, во что он верил. Тем не менее осторожность заставляла Никколо молчать.
В письме, написанном в сентябре 1512 года некой «весьма знатной даме», она прочтет, что паллески «изгнали гонфалоньера, каковое событие, по молитвам многих граждан, совершилось по обоюдному согласию и без какого-либо насилия; они сами проводили его до его дома, и следующей же ночью в сопровождении большого эскорта с согласия Синьоров он отправился в Сиену». Правда, Никколо умолчал о том, что при выходе из Палаццо Веккьо Пьеро Содерини упал. Едва дойдя до моста Санта-Тринита, гонфалоньер, сопровождаемый заговорщиками, которые, в насмешку или из великодушия, охраняли его, не смог больше сделать ни шагу от волнения, усталости и безумного страха перед необходимостью встретиться лицом к лицу с толпой. Его почти на руках донесли до дворца Веттори, который, к счастью, находился неподалеку и где готовы были его принять.
В это время трое новых посланцев скакали во весь опор в лагерь вице-короля, чтобы развязать все узлы, которые завязали их предшественники. О свадьбе больше и речи не было — Медичи могли возвратиться во Флоренцию без всяких условий.
Кардинал и Джулиано Медичи дают знать Светлейшей о счастливом событии: «Завтра (1 сентября 1512 года. — К. Ж.) милостью Божией и милостью Его Преславной Матери мы вернемся в наш дом и на нашу родину к удовлетворению и радости всей Флоренции… Множество граждан из принципатов и самых знатных семейств пришли к нам как горячие друзья принести свои поздравления, исполненные счастья и довольства нашим удачным возвращением, которым они удовлетворены по разным причинам, но особенно потому, что оно свершилось без кровопролития и скандала в городе».
Пьеро Содерини по пути в ссылку, без сомнения, размышлял о том, о чем Макиавелли так хорошо напишет в «Государе»: «…о людях в целом можно сказать, что они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, что их отпугивает опасность и влечет нажива: пока ты делаешь им добро, они твои всей душой, обещают ничего для тебя не щадить: ни крови, ни жизни, ни детей, ни имущества, — но когда у тебя явится в них нужда, они тотчас от тебя отвернутся»[74].
Власть! Как ее приобретают и как теряют — так называется глава в истории Флоренции, которую в конце лета 1512 года пишут на глазах у Никколо Пьеро Содерини и семейство Медичи задолго то того, как мы сможем прочесть об этом в «Государе». А секретарь пишет свою главу: как сохранить место.
В первом, очень коротком, акте драмы Содерини 7 сентября отправился в Сиену, но, спасаясь от агентов Медичи, оказался в Рагузе (ныне Дубровник), которая находилась тогда под оттоманским владычеством, а Джованни и Джулиано Медичи, сыновья Лоренцо Великолепного, возвратились в свой дворец на Виа Ларга с фресками Беноццо Гоццоли. В Палаццо Веккьо водворяют, уже не пожизненно, а сроком на год, нового гонфалоньера, убежденного сторонника Савонаролы, как будто для того, чтобы восстановить прежние «республиканские» порядки, достаточно поменять человека и фразеологию. Все это было лишь декорацией, дымовой завесой, призванной скрыть наступление паллески.
Второй акт драмы развернулся на городских улицах спустя несколько дней после возвращения изгнанников. Кардинал Джованни, его брат Джулиано и их кузен кардинал Джулио притворились, что довольны уже тем, что вновь стали полноправными флорентийскими гражданами, но «рядовые члены» партии Медичи (самостоятельно или под чьим-то влиянием) с этим не были согласны. Демонстрации, сопровождавшиеся криками «palle! palle!», 16 сентября переросли в беспорядки на площади Синьории. Начальник охраны кардинала Джованни, прошедший хорошую школу на службе у Чезаре Борджа, воспользовался этими беспорядками и захватил дворец, где кое-кто из граждан, среди которых был и Джулиано Медичи, обсуждал реформу государственных учреждений. Весь город взялся за оружие; крики «palle! palle!» звучали явно громче, чем крики «свобода!», и под давлением того, что она выдавала за волю народа, Синьория «обратилась к парламенту»[75].
