которую Беспятов хорошо знал, была подругой жены И. Г. Щегловитова, Марии Фёдоровны. Беспятов попросил похлопотать за него. Зная, что шансов на успех мало, решили пойти на уловку. Дело в том, что Евгений Михайлович был неплохой драматург. В театре шли его пьесы «Лебединая песнь», «Доктор», «Осветленные», «Вольные каменщики» (о русских масонах) и другие. Было известно, что пьеса Беспятова о масонах особенно понравилась Щегловитову. На этом и решили сыграть. В письме на его имя мать мемуариста просила принять молодого автора и переговорить с ним лично о его деле. Щегловитов согласился. Тогда, чтобы получить еще больше шансов на успех, на прием пошел не сам Беспятов, а его молодая и очень красивая жена. «
Успех превзошел все ожидания, — писал впоследствии Крыжицкий. —
Щегловитов не только любезно принял интересную просительницу, но даже наговорил ей массу комплиментов о талантах ее мужа, пообещав уладить дело, а через несколько дней на поданной на высочайшее имя просьбе о помиловании рукою государя было написано: „Дело прекратить“».
И. Г. Щегловитов изредка делал уступки и другим светским «львицам», прекращая в угоду им уголовные дела.
Бывший товарищ министра внутренних дел А. С. Стишинский говорил, что Щегловитов «умен, ловок, отлично знает законы, поэтому всегда умеет увернуться».
Пожалуй, это краткое высказывание очень точно характеризует министра юстиции и генерал-прокурора И. Г. Щегловитова.
Но вернемся в Екатерининский зал Государственной думы, куда восставший народ конвоировал бывшего генерал-прокурора и еще действующего, но теперь совершенно безвластного председателя Государственной думы России.
Появившийся председатель Государственной Думы Родзянко, только что возглавивший так называемый Временный комитет Думы, не обращая никакого внимания на собравшихся, приветливо обратился к Щегловитову, назвав его «Иван Григорьевич». Однако руки ему не подал, а лишь, обняв за талию, сказал: «Пройдемте ко мне в кабинет». Арестовавшие Щегловитова люди запротестовали, а когда Родзянко вздумал настаивать, то они недвусмысленно показали ему на свои ружья и сказали, что не имеют права его отпускать без приказа Керенского. Родзянко отступился, видя, что он ничего не может сделать, да и выпустить в такой обстановке Щегловитова на свободу значило бы подвергнуть его самосуду толпы.
В это время в Таврическом дворце появился А. Ф. Керенский. Вот как описывает эту встречу А. А. Демьянов (ставший вскоре товарищем министра юстиции Временного правительства): «Удивительный контраст представляли собой встретившиеся Щегловитов и Керенский. Первый высокий, плотный, седой и красный, а второй видом совершенно юноша, тоненький, безусый и бледный. Керенский подошел и сказал Щегловитову, что он арестован революционной властью. Впервые было тогда сказано это слово, сказано, что существует революционная власть и что приходится с этой властью считаться и даже ей подчиняться».
Вскоре после этого Щегловитова увели в министерский павильон Таврического дворца, куда в скором времени стали помещать и других арестованных царских сановников.
Для проведения следствия над бывшими высшими должностными лицами царской империи была образована Чрезвычайная следственная комиссия. Подготовка к допросу И. Г. Щегловитова была возложена в комиссии на товарища председателя С. В. Завадского, бывшего одно время прокурором судебной палаты, а затем сенатором гражданского кассационного департамента Правительствующего сената. Члены комиссии допрашивали И. Г. Щегловитова неоднократно; особенно подробно — 24 и 26 апреля 1917 года. По словам Завадского, во время допроса бывший министр юстиции смотрел на него с «кротким упреком».
Членов комиссии интересовали политические взгляды И. Г. Щегловитова, его отношение к «народному представительству» в лице Государственной думы, а также к правым партиям, основания и обстоятельства назначения его сначала министром юстиции, а затем председателем Государственного совета, судебная политика бывшего министра, принципы подбора личного состава судебных учреждений и Правительствующего сената, факты незаконного перемещения и увольнения прокуроров и судей, прекращения дел по «политическим соображениям» и по просьбам влиятельных лиц и многие другие вопросы.
Впоследствии Завадский вспоминал, что некоторые члены комиссии, в частности, сенатор Н. Д. Соколов, случалось, задавали Щегловитову «бесцельные», а иногда просто «неосновательные» вопросы. Например, почему он не давал ходу ни одному поляку? Завадский писал, что ему стало стыдно за комиссию, когда он услышал подобные вопросы, так как Щегловитов вряд ли притеснял поляков более, нежели другие министры.
Сам Завадский задал И. Г. Щегловитову немало неприятных вопросов. Конечно, все члены комиссии хорошо помнили его дерзкое высказывание о том, как «паралитики власти слабо, нерешительно, как-то нехотя борются с эпилептиками революции». Приведу небольшой отрывок из диалога Завадского и Щегловитова.
«Завадский. Я бы хотел предложить вопрос: вы ничего не изменили в правах прокурорского надзора по посещению тюрем и в отношениях к товарищам прокурора со стороны начальников тюрем?
Щегловитов. Мне кажется, ничего не изменил…
Завадский. Так что ваша инструкция, которая, кажется, в 1910 году была издана вами, не сокращает права прокурорского надзора?
Щегловитов. Инструкция тюремная… вероятно, проект инструкции.
Завадский. Она была примерно введена в действие в некоторых округах.
Щегловитов. Да, кажется, последние годы это было… Вы изволили указать на 1910 год, не позже ли это было? Это, впрочем, все равно: не в датах дело… Мне думается, нет, не сокращались права прокурора… Это всесторонним образом обсуждалось в министерстве, все эти вопросы, и казалось, что тут изменений никаких не делается…
Завадский. И никто из прокуроров палат вам не докладывал, что возражает против этого проекта инструкции, как, например, прокурор казанской палаты Бальц?
Щегловитов. Не помню… Я знаю, что это вырабатывалось путем совещания.
Завадский. До вас не доходили сведения, вам не докладывали, что в некоторых тюрьмах не пускали товарищей прокурора в тюрьмы (начальник тюрьмы не выходил к ним)? В иных случаях товарища прокурора не пускали в известные камеры, говоря, что начальник тюрьмы не желает пустить и дать товарищу прокурора удостовериться, сидит ли кто-нибудь в камере или нет…
Щегловитов. Я помню, что столкновения на этой почве бывали…
Завадский. Комиссии очень важно знать отношение генерал-прокурора к таким случаям. Столкновения бывали, и всегда прокурорский надзор должен был уступать тюремной инспекции. Как это примирить с идеей прокурорского надзора за правильностью содержания в тюрьмах?
Щегловитов. Не были ли в некоторых случаях эксцессы со стороны прокурорского надзора, которые и давали повод к тому, что вы изволили отметить?..
Завадский. Вы помните, что было в костромском исправительном арестантском отделении: как прокурорский надзор боролся там с начальником, который отпускал арестантов гулять по городу? А в конце концов выяснилось, что сам начальник беглый из арестантского исправительного отделения!..
Председатель. Это где?
Завадский. Это в Костроме. После долгой борьбы прокурора московской судебной палаты Степанова с начальником главного управления Хрулевым наконец дело было выяснено; но начальник арестантского отделения был
