взаимности.
Лучше остаться человеком, чем выйти в люди.
Не старайтесь познать самого себя, а то вам противно станет.
Аминадав Петрович (на самом деле его отца звали Пейсах) Шполянский написал, как я уже говорил, великое множество стихов, исполненных иронии и горечи.
Стихов сейчас в пример не приведешь, но фраза из письма Цветаевой сполна объяснит: «Вся Ваша поэзия – это самосуд эмиграции над самой собой».
Этот всеобщий увеселитель много понимал о людях. Он пережил оккупацию, все знал уже о лагерях уничтожения евреев и в сорок пятом написал в одном из писем слова, точнейшие по горечи и боли за человечество: «Поразило меня только одно: равнодушие… Вообще говоря, все хотят забыть о сожженных».
Он сочинял с непостижимой скоростью. И остроумием он обладал – неисчерпаемым. Но время засушило большинство его произведений. Очень жалко. Мне когда-то он весьма помог существовать…
Вернусь обратно к городу.
Здесь стоит памятник ангелу-хранителю Украины. Здесь в каждом апреле расцветают в дендропарке тысячи тюльпанов. Здесь бывали Мицкевич, Кутузов и Суворов. Здесь сидел в тюрьме Котовский (пятнадцать лет был этот человек бандитом-налетчиком, а после еще семь – знаменитым полководцем в Красной армии).
Выступать мне довелось в первом на Украине театре, том самом, который так обожал юный Дон-Аминадо. А еще здесь был первый в России погром. За время Гражданской войны через город этот прошли все до единой банды, что гуляли некогда по Украине. И евреи города (а их была почти что треть населения) зарезаны были или расстреляны. Потом опять понаехали. Удивительна эта наша национальная страсть упрямо вновь селиться в местах, где нас убивали. А водку мы после концерта пили в буфете этого театра с такими замечательными людьми, что я еще раз вспомнил слова Дона-Аминадо о великой теплоте провинциальной жизни.
Я почему-то чувствовал, что этот полюбившийся мне город подарит еще какой-нибудь сюжет или историю. И не ошибся.
Во второй мой приезд туда – спустя полтора года – мне принесли книжку в сто тридцать две страницы (надписанную автором – Николаем Цукановым) с названием вполне простым: «Коллекционер Ильин. Двадцать лет спустя», – и я с головой окунулся в жизнь загадочного, но вполне понятного мне человека.
Десятки газет писали о нем когда-то, отголоски той шумихи сохранились в интернете, даже фильм о нем был снят с тремя или четырьмя актерами, которые играли Ильина в разные годы его жизни, главным было во всем – удивление перед размахом интересов этого неприметного человека.
Тридцать лет ходил по улицам города рядовой электрик треста ресторанов и столовых (позже – пенсионер) Александр Борисович Ильин. В сильно ношенной рабочей спецовке (или в неказистом пиджаке, надетом на футболку), стершихся кирзовых ботинках и мятых брюках – он полностью соответствовал своей профессии и той нищенской рабочей зарплате, которую получал.
Многие в городе знали его как любителя старинных книг и вообще всякой старины, переплетчика и реставратора икон. Впрочем, о его последнем ремесле знали только священнослужители разных приходов, привозившие ему иконы для приведения их в божеский вид. Тем более что денег он за реставрацию не брал, расплачивались с ним книгами и другими иконами.
Все собранное им никто никогда не видел, в дом к себе он никого не впускал. Были несколько человек, вхожие за порог, однако не дальше кухни. С остальными он беседовал в саду под грушей, отчего и делились приходившие на «запорожцев» и «подгрушников». Никто, впрочем, и не порывался войти дальше, репутация нелюдимого чудака прочно закрепилась за Ильиным.
В доме жили вместе с ним племянник и племянница, она-то и готовила всем им немудреную еду. К еде Ильин был абсолютно равнодушен, часто ел в столовых треста, где работал, – как там ели, с легкостью представят себе те, кто жил в это окаянное время. Ни жены, ни детей у него не было, женщин он к себе не приводил, не пил совсем (единственная, пожалуй, необычность) и не курил. Словом, личностью был серой и неприметной.
Это уже впоследствии коллеги по собирательству вспоминали, что был он невероятно эрудирован и начитан, а в вопросах книгоиздания всех времен глубочайшим образом осведомлен.
Все началось после его смерти от инфаркта в девяносто третьем году. В последний путь провожали его племянник и несколько соседей, а неказистый крест из водопроводных труб поставил на могиле сердобольный смотритель кладбища. Даже поминок не было, так что зарыли усопшего, и память о его убогой жизни вот-вот навсегда истерлась бы.
Но спустя месяца два после его смерти в городском книжном магазине появилась некая редкая книга с его пометками – он когда-то позволил библиотеке снять с нее ксерокопию, потому-то ее и узнал знакомый ему коллекционер.
И этот его коллега по увлечению тут же, движимый невнятным патриотизмом, написал куда-то очень наверх, что ценная, возможно, для государства коллекция может постепенно раствориться безо всякой пользы для державы. Сверху поступила рекомендация, которая быстро обросла юридическим обоснованием (абсолютно, кстати, незаконным), и в дом покойного собирателя вломилось целое воинство судебных исполнителей и взятых с собой экспертов.
И обомлели эти люди. Дом Ильина был снизу доверху забит книгами, иконами и прочими предметами старины. Точно так же был забит разными ценностями чердак и подвал.
Главным содержанием коллекции были, безусловно, книги. В некоторых газетах сообщалось потом о нескольких десятках тысяч томов, но городской библиотеке досталось только семь тысяч. Но какие это были книги! Например, Острожская Библия – первое издание Библии на церковнославянском языке (шестнадцатый век) из типографии Ивана Федорова. Там вообще было полное собрание книг этого первопечатника (многие из них считались безвозвратно утерянными).
Рукописное Евангелие четырнадцатого века.
Переписка Екатерины с Вольтером.
«Византийские эмали» – эта редкостная книга была некогда издана тиражом всего двести экземпляров, и нынешняя стартовая стоимость ее на книжном рынке – два миллиона долларов. Это единственная цена, которую я назову, ибо подлинная стоимость многих книг просто не установлена.
Там была уникальная книга «Великокняжеская, царская и императорская охота на Руси» с рисунками Репина, Сурикова, Васнецова, Бенуа и нескольких других (прошу прощения, если кого-то из художников не упомянул или сгоряча назвал излишнюю фамилию – сам я этой книги отродясь не видывал, ну разве в интернете).
Перечислять можно до бесконечности, но еще там обнаружились рукописи Гоголя и Пушкина, список грибоедовского «Горя от ума» (образец когдатошнего самиздата), а среди большого количества картин – портрет Екатерины II работы знаменитого художника Дмитрия Левицкого (считался утерянным). Этот портрет, кстати, cвоего рода историческая загадка: царица одета в мундир гетмана Запорожской Сечи, хотя именно она положила конец ее
