— Кирилл, ура!.. Командир приехал!..
— Из землянки выбежал Алферов, а следом за ним техник Евсеев.
— Вот неожиданность! Как ты тут оказался? — удивился я.
— Меня инженер оставил здесь как «безлошадного», чтобы я выпустил вас, — пояснил Евсеев,
— А Грицаенко?
— Саша на новом аэродроме. Прилетите туда и сразу же начнете работать с вашим техником.
— Да, пожалуй, это сделано разумно. Ну что ж, приглашайте в дом.
Мы вошли в землянку. Кирилл протянул руку к раскаленной печурке.
— Обогреть — обогреем, а угостить нечем. Два дня сидим без еды...
Я растер озябшие руки и вытащил из кармана все, что у меня было: триста граммов хлеба, полученных в столовой на дорогу, и кусочек, оставшийся от завтрака. Кирилл и Борис подкрепились и начали расспрашивать меня о Ленинграде.
— В Ленинграде большие трудности, ребята. Хлебные пайки уменьшены. По рабочей карточке теперь приходится двести пятьдесят граммов на день. Служащие, иждивенцы и дети получают по сто двадцать пять граммов...
Алферов и Евсеев задумались. Особенно приуныл Борис. Еще бы! В Ленинграде живут его родители...
Всю ночь трактор укатывал снег. К утру полоса для взлета была готова. Ребята смели снег с самолета, прогрели двигатель. С большим трудом забрался я в кабину самолета. Костыли лежали в фюзеляже, прикрытые чехлом.
— Не знаю, как вы будете с одной ногой-то, — усомнился Алферов.
— Ничего, как-нибудь...
— Нажимать на педаль правой ногой я не мог. Обмотанная чем-то мягким, она лежала поверх педали. Чтобы мне удобнее было действовать здоровой ногой, Евсеев привязал ее шпагатом к левой педали. Алферов смотрел на все эти наши ухищрения и только покачивал головой;
— Интересно, командир, что сказали бы по этому случаю медики...
В конце концов я, подняв облако снежной пыли, вырулил для взлета, помахал друзьям из кабины и дал газ.
Вот я и дома, в кабине своего устремленного вперед истребителя. Это мой укромный уголок, моя светлая небесная горница. Здесь тепло, уютно, удобно. К самолету я отношусь как к живому существу. Я разговариваю с ним. Мы с ним друзья. Ему тяжело — он может положиться на мою помощь. Мне трудно — я могу на него положиться. Почти неделю не было меня на аэродроме. Он ждал. Ждал в промороженном капонире один на всей стоянке. Зябко ему было, А стоило прийти мне, и ожил «ястребок», встрепенулся и вынес меня на своих сильных крыльях в тревожное ленинградское небо.
Но прежде чем уйти по маршруту, я разворачиваюсь, снижаюсь до бреющего и проношусь над головами машущих руками Евсеева и Алферова.
До скорой встречи, друзья!
Набираю высоту. Как все знакомо вокруг! Заснеженный Кронштадт и едва схваченный молодым льдом Финский залив. В легкой дымке просматривается зловеще притихший, занятый фашистами петергофский берег. До боли знакомые контуры блокированного врагом Ленинграда проплывают под крыльями.
ТРЕТЬЯ ФРОНТОВАЯ ЗЕМЛЯНКА
На новом аэродроме я сразу же попал в руки медиков.
— Постельный режим. Ногу греть, — последовало распоряжение.
Я достал из-за печки унты, натянул их на ноги.
Командир эскадрильи капитан Мясников объяснил мне, что наш полк прикрывает ледовую дорогу, и показал ее на карте. Я узнал также, что на здешнем аэродроме базируется только наша эскадрилья истребителей (остальные вместе со штабом полка обосновались за Волховом). Вместе с нами здесь поселились штурмовики. Наша задача — прикрывать их в полете.
Комиссар Исакович принес мне перекусить, а командир из каких-то запасов налил в кружку:
— Ну-ка, с мороза-то...
Один за другим в землянку приходят летчики. Петро Чепелкин сидит рядом со мной. Егорушка Костылев и Семен Львов лежат на нарах. Не вижу Ефимова и Сухова. Намереваюсь спросить, где они, но рев снижающихся самолетов заглушает мой голос.
— Вот и наши пришли, — выглянув в окошко, говорит Мясников. — На дорогу ходили.
Вскоре Ефимов и Сухов появляются на пороге.
— Смотри, Матвей, он действительно дома! — кричит с порога Сухов. — Здорово, одноногий! Как дела? Как а Питере?..
Всех интересует Ленинград. К сожалению, ничего утешительного о положении города я сообщить не могу.
Видя хмурые лица друзей, Ефимов достает из-под стола наш новый баян в запылившемся футляре.
— Сто дней войны — сто «боевых листков»! — многозначительно говорит он. Дело в том, что в сотый день войны, 29 сентября 1941 года, бригадная газета «Победа» всю первую страницу посвятила ста номерам «боевого листка» нашей эскадрильи. Здесь же был помещен приказ командира бригады о награждении редактора «боевого листка» ценным подарком. Вслед за тем Герой Советского Союза полковник Иван Григорьевич Романенко, издавший этот приказ, прилетел к нам на аэродром.
— Раз уж ты гармонист, — сказал он, побеседовав со мной, — то вот тебе гроши, дуй в Ленинград и сам выбери себе инструмент по душе.
Крепко сжав мою руку в своей огромной ладони, он дружески тряхнул ее:
— Играй, весели эскадрилью!..
Вскоре после этого появился у нас баян, сменивший мою видавшую виды старенькую трехрядку. Постепенно я освоил его и ко времени нашего перебазирования в район Ладоги научился довольно-таки сносно играть.
Да иначе и нельзя было. В часы досуга ребята наперебой требовали музыки. Вот и сейчас.
— Сыграй, сыграй, — говорит Ефимов.
— Что-нибудь наше, новгородское, — заказывает Мясников. — Ну, хотя бы «Катюшу»...
— С каких это пор «Катюша» стала новгородской песней? Ребята смеются., Я медленно нащупываю знакомую мелодию. «Расцветали яблони и груши...» Играю, смотрю на поющих друзей и прислушиваюсь к голосам и басам баяна. Нет, хороший инструмент, что ни говори!..
На звуки песни в землянку заглядывает Сергеев.
— Вот это хорошо! — говорит он и, сняв шапку, усаживается на полу возле стенки. Допев вместе со всеми «Катюшу», инженер обращается к Мясникову; — Товарищ командир, все самолеты к вылету готовы, а вот погода портится.
Мясников смотрит в окно, потом звонит по телефону в штаб полка. Узнав, что вылетов в ближайшее время не будет, он поворачивается ко мне:
— Знаешь, что? Пока погоды нет, почитай-ка нам свои вирши... А начни с этого... Как оно называется?.. «Летчику-балтийцу»...
Преодолевая смущение, я читаю стихи ребятам:
Если ты вышел с фашистами драться.
Насмерть рази их в упорном бою!
Помни, товарищ, что все ленинградцы
Смотрят с земли на работу твою.
Нам нелегко, это ясно без споров,
Но родились-то мы в русском краю.
Нам завещал полководец Суворов
Мужество, стойкость и славу свою.
В драке с фашистом отбрасывай жалость,
Так ему двинь, чтоб задохся в дыму!
Чтобы с овчинку оно показалось —
Наше балтийское небо ему!..
Песня, стихи, неторопливый, вдумчивый разговор, а потом опять баян на колени — и «Русскую»! Веселая музыка подогревает настроение ребят. Командир уже готов пуститься в пляс, но телефонный звонок останавливает его. Мясников берет трубку, слушает, произносит краткое «Есть!». Отойдя от телефона, он объясняет нам, что через десять минут, как о том сообщили из штаба, снежный заряд иссякнет. Штурмовики под прикрытием истребителей пойдут на выполнение боевого задания.
