Он словно позабыл, что потрясатель вселенной дважды боролся с ним, пусть и во сне – за желание быть правдивым. Над столом Яна висел собственноручно нарисованный портрет Чингиз-хана. Великий каган пристально наблюдал за своим биографом. Во взоре читалась не злость, не угроза, но воля и знание: «Ты помнишь, что человек – игра и радостей, и бед? Не ты ли сам написал об этом?».
Ночью в первый день декабря Василий Григорьевич постучался в дверь квартиры, где проживал сын со своей семьей. «Упав ко мне на грудь, отец смог только прошептать сквозь слезы: „Маки… больше… нет!..“. Мака погибла от несчастного случая в ренгеновском кабинете зубоврачебной клиники: аппарат был неисправен, ее „спалила молния“ – убил ток».
«Она не была хороша собой. Но ум, энергия, доброта выражались в ее лице, придавая ему особую привлекательность, – отметил в мемуарах Давид Самойлов. – Она твердо верила в писательское призвание Яна… Была вдохновительницей, опорой, первой советчицей» [30].
«Я с ней прожил в необычайной дружбе, никогда не омрачавшейся, тридцать лет. Я не могу понять, где она? – мучился Василий Янчевецкий. – Каждый день, в условный час, я слышал, как тихо отворялась дверь из коридора в соседней комнате и звучал ее тихий голос: „Это я!“. Теперь в этих комнатах осталась только ее тень, которая иногда скользит по стене. Скоро и теней не будет…» [31].
Нет, оставались еще воображение и чистые листы бумаги для работы.
…Яростно сопротивлялись непокорные урусуты. Но монголы сильнее всех. Бату-хан внимательно осмотрел мертвецов, осторожно тронул пальцем полузакрытые глава Евпатия.
– Храбрые воины, большие багатуры. Если бы они были живы, я хотел бы иметь их против моего сердца… Мои воины должны учиться у них! Воздадим им воинский почет!
Тогда непобедимый Субудай-багатур, знатные темники и нукеры вынули блестящие мечи, подняли их над головой и трижды прокричали: «Кху! Кху! Кху!»…
«Я видел смерть вокруг себя, – думал Хаджи-Рахим. – Копье, меч и стрелы пока меня пощадили. Но я знаю, что острие несчастья продолжает висеть надо мной и поразит в тот миг, когда я менее всего буду ждать его». Бесшумными шагами он подошел к урусутам. Сделал приветственный знак, приложив руку к груди, к устам и ко лбу.
– Крестится по-ихнему! – сказал чей-то голос. – Кто такой?
– Знахарь татарский, – отвечал другой. – Всех без отказу лечит, что своих, что наших.
Хаджи-Рахим поднял руку. Его черные глаза блестели, отражая огоньки костра. Он говорил горячо, вставляя русские слова. «Вишь, чего! И не понять – ученый», – зашептали женщины. А знахарь повторил тот же жест и медленными шагами удалился в темноту…
В феврале 1940 года Ян отнес «Батыя» в Гослитиздат. Когда решение о публикации было принято, сын сделал иллюстрации для романа. Попытки стать писателем Михаил Янчевецкий оставил, хотя в 1938 году поступил в Литературный институт, учился на кафедре литературного мастерства, работая притом художником в Мосгоркино. Но через год началась война с Финляндией, Мишу призвали как младшего командира запаса, вернулся он живым и здоровым, но образование продолжил в Московском военно-инженерном училище. Женя Янчевецкая, напротив, успешно окончила Литинститут, получила диплом переводчика и стала аспиранткой ГИТИСа.
А Василий Григорьевич жил в одиночестве и спасался работой в хижине дервиша, как называл он свою квартиру в Столовом переулке. «Не позволяй никому набросить на тебя петлю, – доверялся он дневнику. – Иногда самые нежные фарфоровые руки принадлежат бухгалтерской голове. Будь совершенно независим, оставайся в плеяде тех пленительных образов прошлого, которыми восхищаются читатели…».
…Когда верблюды добрались до высокого берега, послышались возгласы: «Вот она, великая река Итиль!». Тогда Бату-хан, сбросив одеяло, с юношеской ловкостью вскочил и поставил колено на спину верблюда. Он жадно всматривался в туманную даль и долго глядел на блиставший нарядными красками сказочный дворец на острове, выстроенный по его приказу на развалинах древнего города. На кружевной башенке дворца развевалось девятихвостое знамя джихангира. «Коня мне!» – закричал Бату-хан…
Ян начал третью книгу об эпохе монгольских походов. Воодушевленный, он написал на обложке рабочего блокнота: «Да живе гарна дивчина! „Кобзарь“ Шевченко». Рабочее название романа – «Александр Новгородский (Невский) и Золотая Орда» [32]. Ян задумал свести на его страницах темную и светлую силу – хана Батыя, пошедшего войной на Европу «к последнему морю», во исполнение завета своего великого деда, и князя Александра Ярославича, мирящегося с Ордой ради спокойствия Руси и победы в войне с тевтонцами.
«Я все время разрабатываю схему романа. И, заодно, пишу отдельные главы» (дневник, 10.II.40). «С утра занимаюсь биографией Александра Невского. Загадочная личность для начала XIII века. В сражении на Неве с Биргером – ему было 20 лет! А он руководил небольшой новгородской дружиной и сделал такое стремительное наступление, что разметал соединенное войско шведов и финнов… Затем было его великолепное Ледовое побоище, где он татарским приемом заманил немецких рыцарей на лед и растрепал их в пух! Ведь таков был только Александр Македонский!» (13.III.1940). «Утром говорил с Чагиным [директором Гослитиздата]. Рассказал ему, как я предполагаю написать III книгу трилогии» (17.IV.40). «Чагин обещал в мае заключить договор на III книгу… Не верится, что в результате кропотливой, ежедневной работы уже готовы две первые книги трилогии» (7.V.40). «Пока во мне еще кипят силы и видят глаза, я хочу создать все, что смогу, что грезится, что волнует» (1.VIII.40). Но прошло лето, которое Ян провел почти в лесу – на арендованной даче в Лосинке, выезжая в Москву раз в неделю – посидеть в Ленинской библиотеке. Что-то в творчестве пошло не так. «На душе у меня адская тоска! Я старею, глаза и общие силы слабеют, но некоторые части моего „я“ остаются нетленными и юными: 1. Любовь к красоте – внешней и внутренней (красота поступков, благородство подвигов). 2. Любовь к родине. 3. Чувство гордости и собственного достоинства. 4. Любовь к приключениям, созданиям необычайной сказки. 5. Фантазия…» (31.X.40) [33].
А беда будто шла по пятам за семьей Янчевецких. Вновь арестовали Николая Можаровского, служившего в Главном управлении химической промышленности РСФСР. НКВД не оставляло вниманием эту отрасль с тех пор, как в 1937 году был осужден и расстрелян начальник Главхимпрома СССР. Нина Викторовна, супруга Николаши, не могла сказать хоть что-то определенное о муже – почему, за что? [34]. Василию Григорьевичу оставалось одно – забываться в работе.
