В «Чингиз-хане» Яна отражалась и мировая история, и стародавняя история советской Средней Азии. «В общем, рукопись мне понравилась, – перешел Минц на позитивный тон. – Поэтому я прочел ее быстро, в два дня… Книга необходима. Она заполняет большой исторический пробел. Сразу видишь перед глазами всю эпоху». Завкафедрой Высшей школы пропагандистов рекомендовал дополнить рукопись бытовыми сценами, показывающими «картину ужаса, нависшего над культурным миром», и еще рассказать о предшествовавшей монгольскому нашествию борьбе русских князей со степняками и сознании новой опасности, идущей с востока – «это сделает книгу актуальной».
«Мы еще немного обменялись мнениями о „Батые“… От Минца я поехал в „Жургазобъединение“, где беседовал с Тихоновым. Я рассказал ему подробно беседу с Минцем, а он заглядывал одним глазом в бумажку, по которой я ему передавал, чтобы проверить, не сочиняю ли я. Тихонов сказал, что на днях заключит со мной договор, что теперь „хозяин“ уже Гослитиздат… Сказал он это, конечно, под влиянием отзыва Минца, который знал уже ранее до встречи с ним…» [27].
22 августа, закончив с правками и перепечатав на машинке рукопись набело, Ян отнес «Чингиз-хана» в издательство. «Все боюсь поверить, что книга будет напечатана, – записал он по возвращении в дневнике. – Ведь это сохранится бессмертная сторона моего „я“… Все истлеет, забудется, исчезнет, а книга будет жить, и сохранятся образы Чингиз-хана, Субудая, Хаджи-Рахима и других героев… Я рукописью еще недоволен и мог бы ее перерабатывать несколько месяцев, но я решил категорически передать ее и пусть она идет в мир корявой, как идут корявые люди – и ничего! Успевают, побеждают и даже бывают любимы!».
В честь литературной победы мужа Мария Янчевецкая сочинила стихотворение:
Храня обычай жизни светской
(Учтив, улыбка на устах),
Ты – Ян, но ты ж и Янчевецкий
В групкоме, прозе и стихах.
Но, возлюбив свою химеру,
Сменив пальто на епанчу,
Меняешь разом – чуства, веру
И даже имя – на Ян-чу.
Мечтатель тонкий и лукавый,
Мечту сумевший воплотить,
Пиши для счастья и для славы,
Живи, чтоб верить и любить [28].
В «Молодой гвардии» засуетились и предложили Яну выпустить повесть еще и в серии «Жизнь замечательных людей». «Поздно вечером мне звонили из „Молодой гвардии“, что профессор С.В.Бахрушин прислал очень хороший отзыв: „Прекрасный восточный язык, а не выкрутасы, правильно показан Чингиз-хан“ и пр.». С параллельным изданием что-то не сложилось, зато Гослитиздат договорился с Василием Григорьевичем о переделке «Батыя» в роман для взрослых читателей.
Профессор Сергей Киселев, подготовивший для «Чингиз-хана» вступительную статью, расставил нужные акценты: «Роман заполняет тот зияющий пробел, который существует не только в художественной, но и научной литературе, не имеющей советской книги о Чингизе и завоеваниях монголов. Автор делает это с большим знанием истории и с полным уважением к исторической правде… Читатель воочию увидит в романе В. Яна все ужасы монгольского нашествия, как смерч пронесшегося по культурному миру, и так же его топтавшего, как топчут его теперь новые варвары в своем безумном стремлении задержать ход истории и обеспечить самураям и фашистам капитала еще немного последних минут».
30 декабря 1938 года Ян увидел долгожданную верстку. «Пришла старушка Кукорина из редакции „Исторических романов“ и бросила на стол пачку узких листов – это были все гранки полностью моего романа „Чингиз-хан“. Не верилось, что мои фантазии, мои образы, витавшие только в воображении, теперь печатными буквами увековечены в типографии и будут уже сохранены для читателей, библиотек, для капризного потомства». 31 декабря Ян провел в работе над корректурами книги. «Ночью мы вдвоем с Макой встретили Новый год… Мы шутили, вспоминали, мечтали…» [29].
***
На первомайских праздниках 1939 года едва ли не все москвичи обсуждали героический беспосадочный рейс советских летчиков из Москвы через Атлантику в Северную Америку. А какая грандиозная демонстрация состоялась на Красной площади! Миллион восемьсот тысяч человек прошли в праздничных колоннах, и над ними пронеслись свыше 600 самолетов – символы мощи страны победившего социализма.
Как раз после майских торжеств на полках библиотек и магазинов советской столицы появилась новая книга: «Василий Ян. Чингиз-хан. Повесть из жизни старой Азии (XIII век)». «Читатель, салям! Сокол в небе бессилен без крыльев. Человек на земле немощен без коня. Все, что ни случается, имеет свою причину, начало веревки влечет за собой конец ее…». Знакомые Яну и его друзьям библиотекари и работники торговли говорили, что повесть пользуется небывалым успехом. Яну пересказали, как президент Академии наук СССР Комаров пришел на заседание с томиком, торчащим из кармана пиджака: «Стал читать «Чингиз-хана» и не могу оторваться…».
Первый авторский экземпляр писатель подарил жене: «Моему дорогому прелестному другу Маке с глубокой признательностью за неумолимую критику и беззаветную поддержку при создании этой книги».
«Мне приходилось много рыться в книгах на стеллажах массовых библиотек разных городов нашей страны, и всегда меня удивляла внешность немногих сохранившихся экземпляров первого издания «Чингиз-хана», – рассказывал Лев Разгон в своем литературно-биографическом очерке о Яне.
Титульная страница первого издания «Чингиз-хана» с дарственной надписью жене – «дорогому прелестному другу» (из фондов РНБ).
– Никогда я не видел книгу В. Яна блещущей той первозданной чистотой, которая говорит, что книги не касалась или почти не касалась читательская рука. «Чингиз-хан» носил иногда тяжкие, но всегда почетные следы читательского внимания».
Как вспоминал Михаил Янчевецкий, «отец с Макой строили планы один фантастичней другого. Отец мечтал путешествовать по пескам Каракумов. У Маки были более скромные желания – избавиться от долгов и заняться поправкой здоровья. Они мечтали о поездке в следующем году к морю…». Оставалось только переждать осень и зиму. Ян занимался «Батыем» по новому плану: «Каждая глава уже имеет готовые «вехи», сигнальные «огни на курганах», которые будут, как кружево, оплетать интересными деталями и ситуациями основную линию фабулы романа».
Он словно позабыл, что потрясатель вселенной дважды боролся с ним, пусть и во сне – за желание быть правдивым. Над столом Яна висел собственноручно нарисованный портрет Чингиз-хана. Великий каган пристально наблюдал за своим биографом. Во взоре читалась не злость, не угроза, но воля и знание: «Ты помнишь, что человек – игра и радостей, и бед? Не ты ли сам написал об этом?».
