подчинялось правилам, хоть и суровым, но все же понятным и неколебимым. Иллюзорный мир, в котором он твердо знал бы, что от него требуется и на что он имеет право, за что его накажут, а за что наградят, а также кого он сам может наказывать или награждать. При этом он стремился держать свои забавы в тайне от грозной тетки.
Позже один из солдат «комнатной гвардии», привлеченный к следствию, рассказывал: «Во время экзерциции всегда Его Императорское Высочество изволил посылать из комнаты своей лакеев и истопников смотреть, чтобы Ее Императорское Величество не соизволила того застать, чего всегда смотрели; и как Ее Императорское Величество изволит к Его Императорскому Высочеству в комнату или куда-нибудь шествовать, тогда о том оные посланные лакеи и истопники Его Императорскому Высочеству доносили, и в то время как Его Высочество, так и все, которые были наряжены в супервесты, раздевались». Другой же передавал такие слова наследника: «Я приехал в Россию три года, а государыня меня не изволила уволить посмотреть здешних полков гвардию, також и Кадетский корпус, и знатно государыня на меня гневна, только надобно на-памятовать ей, как бывало государыня императрица Анна Иоанновна изволила на нее государыню гневаться, каково ей в то время было».
Разумеется, при Дворе сохранить тайну очень сложно, и когда Елизавета прослышала о забавах племенника, ее более всего насторожил и возмутил именно тайный характер этих забав и то, что в них участвовал швед, служивший наследнику.
Великий князь присвоил своему камердинеру чин майора, сам же звался капитаном. Густав учил свой «потешный полк», видимо, так же, как учили некогда его, щедро раздавая оплеухи и зуботычины. Впрочем, позже на допросе в Тайной канцелярии, куда Румберг попал в 1746 г. вместе с Чернышевым, он не сознался в том, что бил своего высокородного подчиненного, хотя в материалах допросов содержится вопрос, сформулированный так, как будто сам факт избиения уже остановили: «Как бил Его Императорское Величество?».
Густава арестовали 16 февраля 1762 г. «за некоторые его продерзости, о которых известно Ее Императорскому Величеству». При обыске у него нашли серебряный вызолоченный знак, а под рубашкою шелковый, украшенный золотом шарф. Когда офицеры потребовали эти вещи, арестованный сказал, что «оных знака и шарфа ему не отдаст, понеже то пожаловано ему, Румберху, от Его Императорскаго Высочества, — и прибавил: — Я в тех знаке и шарфе готов умереть». Но знак и шарф, разумеется, отобрали, зафиксировав его дерзкие ответы в протоколе.
Следователи, которыми руководил А.П. Шувалов, обвиняли Румберга в намерении возбудить у великого князя «совершенную ненависть к российской нации», и даже что «его во Швецию подзывал», при этом ссылаясь на показания самого Петра Федоровича, и хотели выяснить, кто его не это надоумил. Особенно императрицу встревожил такой эпизод: «… будучи во дворце, идучи мимо гофштапквартирмистра Маркова и некоторого иноземца», Румберг произнес: «Увидите де впредь, что мы лучше вас будем». Слова эти давали основание для подозрений, что Румберг имел в виду некую «перемену», т. е. переворот. Императрица желала знать, не говорил ли Румберг еще что-либо в том же духе, с кем и когда. Камердинеру угрожали пытками, и обещали в случае чистосердечного признания и клятвы хранить все в тайне, дать пенсию 350 рублей в год и отпустить в Швецию. При этом от него требовали подписать следующий документ: «Понеже я нижеподписавшийся не токмо моими в присутствии многих достоверных персон и знаемых свидетелей произведенными безрассудными и безбожными речами и бесстыдными рассуждениями как о всем Российской Империи дворе, генералитете и многих знатных персонах, так и о всей российской нации, но и моими ж Его Императорскому Высочеству великому князю против разных при Его Высочестве находящихся служителей злостными и подозрительными внушениями и произведенными интригами, дабы у Его Высочества совершенную ненависть к российской нации возбудить, сей мой арест сам на себя навлек и тягчайшего и жестокого наказания виновным и достойным себя учинил. Ея же Императорское Величество [императрица] всероссийская без определяемого о том предварительно справедливого исследования единственно только с природной всевысочайшей милости мне такие мои грубые и безответственные преступлении и поступки не токмо всемилостивейше простить, но и меня от всевысочайшего Ея Императорскаго Величества двора с ежегодною пенсиею, состоящею в 350 рублях, отдалить от Санкт-Петербурга в иное место, куда высочайше заблагорассудит сослать соизволила…». И поклясться на Евангелии, что впредь он никогда и ни с кем не будет обсуждать то, что произошло, и не будет пытаться встретиться с великим князем. Румберг категорически отрицал все обвинения, отказался подписывать то, что ему предложили. Делал ли он это ради защиты Петра Федоровича? Или, не доверяя щедрым обещаниям Елизаветы и Шувалова, хранил молчание? Так или иначе, но бывший Каролинг (так называли себя солдаты Карла XII) остался тверд, даже когда его подняли на дыбу.
Румберга отправили в Оренбург «под наикрепчайшим караулом», где содержали в строжайшей тайне, сменив ему имя. Теперь его звали Карлом Ивановичем Лаухом. Ему (как и Юлии Менгден) запрещалось иметь бумагу и перья, а его охранникам строжайше предписывалось следить, «дабы он из Оренбурга никуда утечи учиниться не мог». Свободу он получил только после восшествия на престол Петра III, а с нею — пожизненное содержание по 1000 рублей в год и чин полковника.
Екатерина упоминает об еще одном лакее Петра, ливонце Крамере, также, по всей видимости, пострадавшем от недовольства Елизаветы Петровны. Она пишет: «Более всего великий князь сожалел о главном своем камердинере Крамере; это был человек аккуратный, мягкий, привязанный к князю со дня его рождения, очень рассудительный и способный давать ему разумные советы. Это удаление вызвало у великого князя очень горькие слезы».
* * *
Кто еще оказывал влияние на юного великого князя?
Андрей Гаврилович Чернышев — его камер-лакей, сын лейб-кампанца (солдата особо привилегированной роты Преображенского полка), силами которых 25 ноября 1741 г. Елизавета Петровна взошла на трон. Современники называли Андрея самым близким к великому князю человеком, исполнявшим самые тайные его поручения. Он и два его двоюродных брата служили в так называемой комнатной гвардии Петра. После прибытия в Петербург Екатерины Чернышеву также быстро удалось завоевать ее доверие. Скоро он уже звал ее «матушкой», а она его «сынком».
Стремление сделаться необходимым для великого князя и княгини навлекло на Андрея беду. Его арестовали по приказанию Елизаветы Петровны и 26 февраля 1747 г. допросили, прежде всего, императрицу интересовали «разные внушения от некоторых людей» великому князю, разговоры, которые велись в его окружении, и вообще какие-либо «непорядки» при Малом дворе. Чернышева призывали не жалеть никого.
Екатерина пишет по этому поводу:
