отправить в ссылку.
28 апреля 1634 года приговор был приведен в исполнение.
Как было показано выше, никакой измены за Шеиным нет. И бесталанности, пассивности, стариковской слабости тоже не видно. Воевода боролся с неприятелем умело и энергично. Оставшись без поддержки из Москвы, с перерезанными коммуникациями, он попал в безнадежное положение. Правительственные круги были прекрасно осведомлены о несчастиях смоленской армии, более того, думается, столица отлично осознавала, что именно ее нерасторопность погубила русское дело под Смоленском. Так за что же в действительности его казнили, да еще с Измайловыми?
Очень хорошо выразился на сей счет блистательный современный петербургский историк А. П. Павлов. По его словам, лютая, несправедливая расправа была вызвана «необходимостью предотвратить вспышки недовольства в армии и народе и спасти авторитет царской власти, значительно подорванный неудачной Смоленской войной» {113}. Именно так!
Но…
Это полдела.
Есть еще кое-что… непроговариваемое. Великий Филарет, милостивец Шеина и жесткий политик, ушел в могилу. Казнью воеводы мстили ему — и за крутость характера, и за несгибаемость политического курса, и за твердость в кадровых вопросах — мстили мертвецу, уничтожая еще живого его любимца. А может быть, и Романовым в какой-то мере мстили — в среде высшей княжеской знати: «Вы не царская кровь, а воцарились! Пусть так; за власть свою пожертвуйте нам кого-нибудь из близких и драгоценных вам людей, а мы пожрем его, и на том чувство несправедливости, родившееся после оттеснения нас от престола, успокоится, не станет печь наши души с таким жаром». И дали им Шеина, спасая династию… Это, последнее, конечно, гипотеза, не более того. Но фактор зависти со стороны знатнейших Рюриковичей и Гедиминовичей совершенно исключать из общей картины нельзя. Михаил Федорович — первый царь из новой династии, царь не по крови, царь, чье положение шатко. Династия окончательно утвердится с воцарением его сына Алексея — «порфирородного», то есть царя, сына царя. А в 1634 году пребывание Романовых на троне еще можно было «переиграть». В этом смысле старый воевода стал жертвой в очень скверном, почти языческом смысле этого слова.
Но и это еще не всё.
Когда умер Филарет, главным управленцем в Москве оставался князь Иван Борисович Черкасский, близкий брачный свойственник царя и настоящий «столп царства» по своей роли в правительстве. С задачами пополнения и обеспечения смоленской армии по большому счету не справился именно он. Но его требовалось вывести из-под огня возможной критики, поскольку без Черкасского рухнула бы вся система управления, подконтрольная Романовым. Уничтожая Шеина, спасали еще и Черкасского, который, по сути, должен считаться в большей степени виновным за капитуляцию армии Шеина.
Вот так.
Василий Никитич Татищев приводит сведения, выставляющие процесс над Измайловым и Шеиным в странном свете. По его данным, Шеин пал жертвой озлобления со стороны других знатных родов. Еще под Смоленском он ощутил «великий недостаток запасов», возникший «по ненависти некоторых тогда боляр». Более того, Михаила Борисовича, как полагал Татищев, обманули, упросив не представлять суду некие грамоты или «письма», где содержались доказательства полной его невиновности. Дойдя до плахи, Шеин понял обман, но спасти себя уже не имел возможности…
В другом месте Татищев пишет более определенно: «…апреля 28 дня [1634] на Пожаре казнили болярина Михаила Борисовича Шеина да окольничего Артемья Васильевича Измайлова, не спрося их порядком и без явного свидетельства по некоторой тайной злобе». Казнь вызвала «от многих роптание», поскольку в тех лицах, которые вели следствие, подозревали недобросовестность. Не желая дать повода к беспорядкам, правительство сменило гнев на милость в отношении мертвого богатыря: «хотя ясного доказания оного коварства [33] не доставало, однако ж их невинность потом довольно истинна явилась, и для того немедленно тела их велено в Троицкий монастырь свезти, с честию погрести и в вечное поминовение написать. А наследникам их даны грамоты, чтоб тем их никто не порицал» {114}.
Как известно, Татищев дописал «Историю Российскую» до царствования Василия Шуйского. То, что представлено выше, — наброски к повествованию о чуть более позднем периоде. Сложно понять, на какие источники опирается Татищев: летописные памятники, документы или, скорее, родовые предания. В конце концов, всего лишь столетие отделяло его от процесса над Шеиным и странной казни, а московское дворянство цепко держало в руках своих нити исторической памяти, и довольно много подобного рода воспоминаний попало в труды Татищева.
Историк А. П. Павлов показал: судили Шеина в основном лица, у которых имелись основания проявить не столько строгость к нему, сколько мягкость: узы брачного свойства связывали их если не с самим Михаилом Борисовичем, то уж, как минимум, с прочими подсудимыми, проходившими «по делу». Лично бояре И. И. Шуйский, А. В. Хилков, окольничий В. И. Стрешнев, составлявшие верхушку следствия, были не из тех кругов, откуда исходила злоба в отношении Михаила Борисовича. По указанным выше причинам, они, скорее всего, стремились хоть в чем-то облегчить участь воевод Смоленского похода. С Павловым можно согласиться: все так… но они стали проводниками воли более высокой, и тут уж никакие родственные связи не спасали Шеина сотоварищи от несправедливости.
Татищев пытался пленить изменчивую стихию слухов, быстротекущих мнений народных, сплетен, разговоров, ведущихся то вполголоса, а то вдруг крепнущих в уличном многолюдстве. Пленил ли? Возможно, отчасти. На расследование всего дела и на гибель героя в народе смотрели без доверия — это весьма возможно. Какие документы мог представить Шеин на суд, но сокрыл их? Быть может, бумаги, доказывающие, что великий столп царства князь Черкасский не додал ему припасов, солдат, порохового зелья, подвел его. Слухи, переданные век спустя историком в набросках к большому труду, — зыбкая почва для суждения. Твердых выводов на этой почве делать нельзя, как нельзя на песке строить дом. Однако следы народного недовольства и народного сомнения все же видны, и отрицать их бессмысленно.
Поговорив о титанической борьбе и горестной смерти Михаила Борисовича Шеина, стоит обратиться к собственно военной стороне его деятельности. В сущности, ему досталась исключительно сложная задача, точнее, даже две исключительно сложных задачи.
Во-первых, он испытал на себе, каково командовать полками иноземного строя. Шеин первым вывел на тактический простор большую массу русской пехоты и конницы, вооруженных, снаряженных, обученных по европейскому образцу, заставил их двигаться, сражаться, отстаивать позиции под стягами царя Михаила Федоровича. Первый блин комом… лишь потому, что логистика оказалась устроена провально. Но, уж во всяком случае, Шеин сумел применить этот инструмент в боевой обстановке и поработал с ним не худшим образом. Русский полководец проиграл, но хотя бы явил сопротивление и армию не погубил. Его опыт могли впоследствии использовать те, кому придется вывести такие же боевые соединения на поля сражений великой войны с Речью Посполитой 1654–1667 годов. А главный урок Смоленской войны
