Ознакомительная версия.
С самого начала управления моего отделением я был допущен в общее присутствие департамента для совместных с другими членами занятий по докладам и к подписке журналов, но после меня уже туда не допускали под тем предлогом, что я не пользуюсь настоящим званием начальника отделения, а только исправляю должность такового и дабы дать мне еще более почувствовать это, когда я просил генерал-майора Гогеля войти с представлением о выдаче мне, на общих правилах жалованья по должности начальника отделения, он хотя и изъявил на то свое согласие, но представление к военному министру, помимо великого князя, было так устроено, что военный министр Татищев[358] отказал мне под тем косвенным предлогом, что «общие» правила изданы только для гражданских чиновников, а к военным их применять не следует. В этой истории более всего действовали Горев и Фатьянов под руководством Перрена.
В это время Перрен продавал свое имение в казну, которое департаментом признано было очень выгодным купить для Сестрорецкого оружейного завода по недальнему от завода расположению. Имение это находилось в Старой Финляндии, следовательно, на особых правах того края. В одно воскресенье, когда я был в числе прочих во дворце великого князя Михаила Павловича, Перрен подошел ко мне, говоря, что имеет до меня крайнюю нужду, ибо его высочество имеет ко мне такое доверие, что не изволит давать своего согласия на покупку имения, пока я не осмотрю его всего и пока я не удостоверю в справедливости его оценки – в 350 тыс. рублей; что цена сия самая умеренная по числу душ, но что несколько из оных находятся в безвестной отлучке и что именно об этом обстоятельстве он хотел переговорить со мной. На другой день, войдя в канцелярию фельдцейхмейстера, нашел я у Перрена Горева. Увидев меня, оба сконфузились, и первый с видимым замешательством начал мне объяснять, что он не знает, какая причина побуждает Гогеля возражать на полученное обо мне предписание, что меня нельзя командировать, а представляет вместо меня по сему делу Горева и что, вероятно, его высочество будет этим весьма недоволен. Я попросил у Перрена извинения за то, что его потревожил, и добавил, что кого найдет начальство полезнее послать, так пусть и делает, а я, собственно, за это нисколько не в претензии. В канцелярии же у Гогеля правитель дел Павлов показал мне рапорт его к великому князю, где, распространяясь о существовавших до меня беспорядках по 1-му отделению, свидетельствует ревность мою и деятельность, коими устраивается уже видимый порядок в делах, то он полагал бы не только затруднительным, но даже вредным для службы, если хотя на короткое время отлучусь от департамента, а рекомендует для этого поручения Горева. На это представление по докладу Перрена великий князь выразился: «Послать на место Жиркевича кого хотят, только не Горева и не Воронина»…
Кстати, здесь придется сказать несколько слов о характерах и нравственности судьбой поставленных мне по департаменту начальника и сотоварищей.
Сослуживцы в артиллерийском департаменте
Гогель с обширными познаниями в математике и артиллерийской практике еще в чине полковника приобрел известность как ученый и благомыслящий чиновник, а потому при образовании артиллерийского департамента из экспедиции назначен был в оный вице-директором, хотя уже в одно и то же время занимал должности директора Пажеского корпуса и председателя военно-ученого комитета. Скрытного характера, без малейшего притязательства для себя лично, на все смотрел и судил с совершенным равнодушием. В продолжение моей с ним службы я не заметил в нем ни малейшей наклонности к злоупотреблениям, но уже раз если зло было допущено кем-либо из его подчиненных с умыслом или без умысла, – то не было софизмов, которых бы он не употребил к оправданию или поддержке своего подчиненного. Причину такого потворства и равнодушия я нахожу в том, что, прослужа в департаменте около двадцати лет, находился под влиянием интриганов и весьма дурных людей, как начальников отделений Трохимовского, Воронина и отчасти Перрена, пользовавшихся большим доверием бывшего инспектора артиллерии барона Меллера-Закомельскаго. За это время он, так сказать, «отерпелся» и желал только покоя; но чтобы сам лично в том бы участвовал, я никогда не верил и не верю, невзирая даже на один случай, который бы мог мне дать самое превратное понятие о его нравственности, если бы я не имел доказательств в противном.
Когда я решился просить Гогеля о ходатайстве за меня насчет уравнения жалованьем по окладу начальника отделения, я стал его в саду Пажеского корпуса, где я и объяснил ему мою просьбу. Он, выслушав меня с добродушием и благосклонностью, ответил буквально этими словами:
– Весьма справедливо. Жаль, что вы мне прежде ничего об этом не сказали. Потом, улыбаясь, продолжал:
– Я замечаю, что вы казенные деньги очень любите, но только не для себя, а для казны. Это, право, нехорошо! Неужели вы думаете, если вы этих денег не будете брать для себя, то они останутся в казне? Пустое! Другие их возьмут! Этот порядок не нами уже устроен!
Воронин, вышедший из кантонистов и с самых молодых лет начав службу в артиллерийской экспедиции, прослужил тут около 50 лет. Соединяя с необыкновенной деятельностью опытность и тонкое познание всех канцелярских форм, узаконений и распоряжений, о делах судил положительно. При прямых указаниях и требованиях высшего начальства действовал осторожно и осмотрительно и таковые случаи всегда старался и умел выказывать во всей силе. Но во всяком другом случае распоряжался по личным своим расчетам или к выгоде тех лиц, которые по связям своим могли доставить ему пользу. Но тогда все облекал формами с такой тонкостью, что, хотя и был главным действующим лицом и пружиной действия, оставался в стороне, и если паче чаяния казус открывался, то к нему нельзя было прямо отнести проистекшего зла. В одном, в чем можно было его обвинить, говоря официальным языком, это что ему было 70 лет от роду!
Горев, ученик и бывший писарь Воронина, просто канцелярская к…, готовый решительно на все проделки за деньги и по видам. К нему прямо обращались с предложениями кто имел какое-нибудь дело по департаменту.
Петров, честный и благородный человек, но примерно упрямый в своих только распоряжениях, ничего не видал и ничего знать не хотел, кроме дел своего отделения, а по другим все подписывал не читая. У себя же иногда грешил, но без всяких корыстных видов, а единственно по упрямству и капризам своим (ему было поручено вместо меня произвести освидетельствование имения Перрена, оцененное в 350 тыс. рублей, поступившее в 1824 г. в казну и ни разу не давшее даже 7000 рублей ассигнациями дохода!).
Ознакомительная версия.
