Ознакомительная версия.
В сих щекотливых обстоятельствах действуя с чистой совестью и благонамеренностью, в текущих делах я соблюдал строгость и справедливость. О прошедшем заботясь со всевозможной снисходительностью, стараясь всячески прикрыть зло, нежели вполне выставить его наружу, тем не менее по некоторым делам, зашедшим уже далеко, не мог не согласиться с мнением и замечаниями Жуковского. Кроме дел Швензона, важнее прочих обратили (на себя) внимание дела Девеля по заготовке леса для лафетов и чугунных колес под них же. В первом деле Девель, испрося дозволение на вырубку казенных дач около Бобруйска, рубил и опустошал их по произволу рабочими крепостного штата, выдавая, или, справедливее сказать, выводя на них заработную плату, но в сих порубках ни одно бревно не пошло в дело, и весь лес оказался негодным, а приказано потом ему же: необходимый лесной материал заготовить «хозяйственным способом». Во втором деле, еще в начале постройки Бобруйской крепости, из видов предусмотрительности в 1809 или в 1810 г. состоялось высочайше утвержденное положение – под орудия не иметь чугунных колес, видимо, с целью в случае оставления крепости изрубив деревянные колеса, хотя временно уничтожить действие крепостных орудий. Вследствие забывчивости или умысла в 1820-х гг. по вошедшему представлению от Девеля департамент разрешил под орудия иметь чугунные колеса, для чего велел отлить оные на Луганском заводе, издержав на это около 80 тыс. рублей, а доставка их в Бобруйск обошлась в 120 тыс. рублей. Девель нашел все колеса негодными, представил на образец два или три разбитых, и в них оказался неоправленный металл в тульях и в кусках, и все сие дело, как ничтожное, оставлено без ходу по департаменту, и вся переписка по нему прекратилась. По замечаниям Жуковского подал я о сих делах докладные записки, более двух месяцев лежавшие без движения, выжидая, что рассудит присутствие. Секретарь принес мне записки обратно, сказав:
– Иван Григорьевич (Гогель) приказал их отдать вам. – Я решился спросить Гогеля, что ему угодно приказать по запискам.
– Ничего! – отвечал он хладнокровно. – Я дело это знаю, и вы не хлопочите о них!
Впоследствии открылось, чтобы оправдать себя, а вину сложить на меня, при вторичной ревизии, произведенной Жуковским, Гогель дал отзыв, что «моих записок он вовсе не видал или по крайней мере не читал, а что переписка по этим делам не только не прекращалась, но, напротив, весьма деятельно производилась и по сие время идет по его канцелярии».
Из этого краткого рассказа можно судить, каково было мое положение. С 8 часов утра до 4 пополудни в департаменте; с 6 часов до 11 часов вечера разбирал я старые дела и заметки Жуковского; с 4 часов до 8 часов утра отписывался по текущим делам, и так постоянно, в будни и праздники, я не столько упал духом, как ослабел физическими силами. В награду за труды вместо 2500 рублей я получил оклад только в 900 рублей. Тогда я решился во что бы ни стало бежать из этого ада и с этой целью подал рапорт, прося по слабости здоровья и по семейным обстоятельствами перевода себе в Московское артиллерийское депо. Сегодня я подал, а завтра записка была в докладе у великого князя. Когда что нужно, как скоро (у нас) делаются дела!
Сверх всякого ожидания на другой день я получил письменный запрос от Перрена, что его высочеству угодно знать, что действительно вынуждает меня оставлять департамент, где бы ему очень желательно было удержать меня. Чтобы показать вполне враждующим против меня разницу в моих и их действиях, я отвечал только, что при настоящем жалованье невозможно жить в столице, и (вот) через два дня военный министр по представлению великого князя, применяя ко мне те же самые правила, по которым прежде отказал разрешить мне дать настоящий оклад и даже удовлетворить за прежнее время, а Гогель был так милостив и внимателен, что, призвав казначея, велел ему лично сейчас же отвезти деньги и книгу ко мне на дом; ибо я, отозвавшись нездоровым для подачи рапорта, перестал ходить в департамент. Когда я из приличия явился к Гегелю благодарить его, он сказал мне:
– Вы видите, что не я один отдаю вам должную справедливость; я уже вторично представил вас об утверждении вашем в настоящей должности.
Горев в тот же самый день пришел ко мне в отделение и, поздравя меня с «неожиданной милостью», улыбаясь сказал:
– Ей, ладьте с нами, увидите, что все пойдет хорошо, а нет – так и не хлопочите об утверждении: не выйдет!
Пророчество Горева не совсем в точности исполнилось: утверждение мне вышло, но только на другой день после моего увольнения из департамента, ровно через 10 месяцев после выдачи мне оклада жалованья.
Теперь для меня пошли еще труднее занятия. Все докладные записки мои, особенно по тем делам, о которых великий князь делал замечания в мемориях, в присутствии почти все задерживались по месяцу и более, затем возвращались ко мне для исправления и переделов, и для сего всегда был назначаем Воронин, который, руководствуясь форменностью, ласково и тихо доказывал мне мою виновность в ошибках и недоразумениях. Великий князь начал уже давать предложения департаменту, указывая на свои повторения об одном и том же деле, и хотя я видел, что его высочество догадывается, что меня хотят подвести под его гнев, но желает и в этом случае показать мне свое милостивое снисхождение, а раза два или три намекал уже, чтобы ему донести, кто виноват в замедлениях. Ответы на подобные вопросы писал я, и один раз, выйдя из терпения, заготовлял к подписи донесение, что виноват начальник отделения, т. е. я, но «великодушный» Гогель не решался подписать этого, а своей рукой исправя, давал таковой же уклончивый ответ, как и по всем прочим.
В 1821 г. правительство предположило вооружить в Царстве Польском крепости Замостье и Ченстохов и потребовало от артиллерийского департамента соображений: откуда, какими средствами доставить в обе крепости орудия и снаряды и во что приблизительно могут обойтись таковые? Дело сие, особенной важности, как видно из переписки, было два раза в докладе у государя через начальника штаба Дибича. Департамент представил, что он не находит других средств, как взять, что нужно, из Киева и Риги, ибо нигде нет в запасе орудий тех калибров, которые требуются, а если при этом необходимо сохранить Киевскую и Рижскую крепости в оборонительном положении, то уже необходимо будет отливать новые орудия на Луганском заводе и в Петрозаводске. На перевозку же этих орудий в Польшу в самое удобное время нельзя ожидать цены менее 6 рублей 50 копеек с пуда, а может быть, потребуется и более.
Чтобы избегнуть сухопутной перевозки, зашла переписка между начальником главного штаба Дибичем и морским министром Моллером[360] – как удобнее перевезти орудия водой? Моллер отзывался, что военные суда к тому не могут быть употреблены, да едва ли можно будет приискать к тому средства и на частных купеческих судах. Несколько раз приглашаем был для совещаний по сему предмету биржевой гофмаклер, и по его соображениям положили, что доставка водой невозможна. По раскладке, перевозка должна была приблизительно обойтись с лишком 400 тыс. рублей, и даже назначены были к тому из сумм Царства Польского 250 тыс., но весь этот проект по изменившимся обстоятельствам был приостановлен, и дело сие, как не влекущее за собой существенных расходов, при ревизии не подпало никаким заметкам и для меня было вовсе неизвестно. Внезапно военный министр потребовал в ноябре 1825 г., обстоятельную из него выписку – когда велась переписка и на чем остановилось все дело? Выписка эта с фельдъегерем отправлена была в Таганрог, где тогда находился государь Александр Павлович,[361] и около 15-го того же месяца департамент получил через военного министра высочайшее повеление немедленно распорядиться к проектированной перевозке, не упуская удобного зимнего времени. Дело шло с такой быстротой и настоятельностью, что для производства торгов в Киеве и в Риге совокупно с торгами, имеющими быть в департаменте, посланы были туда эстафеты. Одним словом, с первого приступа к сему делу я не имел возможности не только опомниться, но даже оглянуться. Сделав все скороспелые распоряжения и выполнив высочайшую волю, я призадумался: каким образом состоялся отказ в возможности доставить орудия водой?
Ознакомительная версия.
