Ознакомительная версия.
Чтобы избегнуть сухопутной перевозки, зашла переписка между начальником главного штаба Дибичем и морским министром Моллером[360] – как удобнее перевезти орудия водой? Моллер отзывался, что военные суда к тому не могут быть употреблены, да едва ли можно будет приискать к тому средства и на частных купеческих судах. Несколько раз приглашаем был для совещаний по сему предмету биржевой гофмаклер, и по его соображениям положили, что доставка водой невозможна. По раскладке, перевозка должна была приблизительно обойтись с лишком 400 тыс. рублей, и даже назначены были к тому из сумм Царства Польского 250 тыс., но весь этот проект по изменившимся обстоятельствам был приостановлен, и дело сие, как не влекущее за собой существенных расходов, при ревизии не подпало никаким заметкам и для меня было вовсе неизвестно. Внезапно военный министр потребовал в ноябре 1825 г., обстоятельную из него выписку – когда велась переписка и на чем остановилось все дело? Выписка эта с фельдъегерем отправлена была в Таганрог, где тогда находился государь Александр Павлович,[361] и около 15-го того же месяца департамент получил через военного министра высочайшее повеление немедленно распорядиться к проектированной перевозке, не упуская удобного зимнего времени. Дело шло с такой быстротой и настоятельностью, что для производства торгов в Киеве и в Риге совокупно с торгами, имеющими быть в департаменте, посланы были туда эстафеты. Одним словом, с первого приступа к сему делу я не имел возможности не только опомниться, но даже оглянуться. Сделав все скороспелые распоряжения и выполнив высочайшую волю, я призадумался: каким образом состоялся отказ в возможности доставить орудия водой?
Из исторических фактов старых времен знал я, что по крайней мере до Плоцка от Данцига ходили плоские суда и что и теперь они продолжают ходить так же благополучно, как и прежде, если одна перевозка из Киева и Риги до упомянутых крепостей обойдется до полмиллиона рублей, то во что станет, если надобность востребует, отливка новых орудий и снарядов с пересылкой их до последних мест? Перед самым сим временем случайно был я в арсенале и увидел множество чугунных орудий, лежащих на стеллажах, которых я считал всех негодными к употреблению, соболезнуя, сколь много государство несет напрасных убытков, отливая орудия без нужды и потом оставляя их без употребления, пока ржа и сор, так сказать, их не уничтожат. Таковых орудий, правда, малого калибра, я насчитал до трех тысяч штук. Заинтересовавшись узнать, что это за орудия, когда и для чего заготовлены, я, придя в департамент, перебрал все ведомости о количестве крепостных орудий, т. е. о тех, кои считались и ведались по 1-му отделению, но, прорывшись в них более двух суток, ничего не нашел. Обратился к правителю дел канцелярии – и там ничего; наконец, решился заглянуть в живой архив, т. е. обратиться к Воронину (что, впрочем, избегал по возможности делать, зная его хитрость), и он навел меня на мысль разобраться с третьим отделением, временным – Горева. Там нашлось особое дело, которое заключалось в следующем: еще в шведскую кампанию для снабжения и устройства пограничных крепостей и укреплений отлито было более трех тысяч орудий в Петрозаводске; оттуда доставлены в Петербург водой, и как благополучное окончание шведской войны, расширив пределы России, не только устранило потребность нового вооружения и устройства крепостей, но даже дало возможность оставить вовсе без обороны многие прежние крепости и укрепления, откуда в 1812 г. были вывезены орудия в Кронштадт, Ревель и Ригу, – поэтому все заготовленные вновь орудия остались в арсенале на стеллажах; они-то обратили на себя мое внимание, а по ведомостям решительно нигде не показывались от начала учреждения департамента – по обыкновенному уже там порядку, т. е. по упущению, с оговоркой, что первое и третье отделения знать их не хотят: первое – потому, что они лежат в арсенале, а третье – потому, что они заготовлены для крепостей. Рассмотрев калибр орудий, я открыл, что потребность снабжения Замостья и Ченстохова может удовлетвориться сими орудиями с небольшой добавкой других орудий, а именно: десяти коронад, двух или трех мортир больших размеров, и затем все-таки две трети всего числа остались бы в запасе. Обстоятельство это я почел долгом немедленно доложить Гогелю и спросить его совета, как поступить в сем случае.
Он хладнокровно отвечал мне:
– Дело уже сделано, и нам остается только буквально исполнить волю государя. – Потом присовокупил: – Если государь прикажет луну доставать зубами, мы должны хоть лопнуть, а все-таки доставать!..
Император Александр Павлович в том же ноябре 1825 г., скончался, и по вступлении на престол Николая Павловича для излияния общих милостей военный министр потребовал от всех подчиненных ему ведомств валовых ведомостей к наградам чиновников. Вице-директор дал предложение всем начальникам отделений в таком же смысле. Работая усердно и с натяжкой, я наличных чиновников буквально заваливал работой; но как столоначальники и их помощники, привыкшие прежде, до меня, работать машинально, не обдумывая и не разбирая ничего, то я работой их не всегда был вполне доволен, то представление таких сотрудников к знакам отличия я не считал приличным, а потому представил их всех к усиленной денежной награде. Дня через три призвал меня Гогель и спросил, что за причина, что я представляю к деньгам, а к ордену ни одного, тогда как в других отделениях представлены и к той и в другой наградам. Я объяснил ему мой взгляд на награды со всей откровенностью, но прибавил, что, если ему угодно, чтобы я изменил свое представление, согласуясь с представлениями прочих начальников отделений, то я готов тотчас исполнить. Выслушав мое объяснение, он нашел его основательным, но просил ради единообразия, изменить мое представление и тут же при всех засвидетельствовал, что физически работают у меня в отделении больше всех. Представление я переменил, и оно со всеми другими пошло по назначению. Награды вышли в новому году. В департаменте без исключения были награждены все. Четверо отличиями, другие деньгами; только по первому отделению ни я, ни один чиновник не получили никакой награды.
Озлобленный сей явной и обидной несправедливостью, в пылу душевного негодования, я в тот же день написал рапорт Гогелю и послал его. В этом рапорте я изложил с чувством все мои прямые и доброжелательные действия относительно его, Гогеля, личности, причем указывал на многие примеры, где я невинно, единственно из сожаления стал соучастником и виновным тех беспорядков, которые были допущены еще до меня, что, может быть, настоящий поступок, т. е. неполучение мной награды, приписывают каким-нибудь другим, особым видам, но что я сам знаю, что это вздор и что одно только великодушие его, Гогеля, заменило лишение награды другим чем-либо более тяжким взысканием, за всю виновность, совершенную до меня. Но что я требую одного, чтобы служащие чиновники под моим ведением были бы уравнены в наградах с прочими, иначе я дело так не оставлю, а пойду выше. Затем окончил письмо тем, что прошу его доставить мне средство выйти из-под его начальства, что сочту себя вполне вознагражденным не только за настоящие мои труды, но и за всю мою прежнюю службу. Рапорт этот Гогель получил 2 января (1826) утром.
Ознакомительная версия.
