До переезда в будущий Звездный городок летчики первого отряда жили со своими семьями в военном городке Чкаловский в обычном блочном пятиэтажном доме. Кстати, Юрий Гагарин даже после полета не захотел переезжать в Москву, а остался жить в этом же доме. На последнем этаже для его семьи из двух квартир сделали одну. И только Герман Титов после своего полета получил квартиру в «генеральском» доме городка. Каждое утро автобусы развозили ребят кого куда: в часть — на медицинские испытания и тренажеры, на аэродром Чкаловский — на полеты или в московские и подмосковные фирмы — осваивать технику. Наверное, поэтому Чкаловский военный городок некоторое время в народе имел статус Звездного.
Где-то в мае 1963 года нам дали квартиры в этом же военном городке. Это был такой же обычный пятиэтажный панельный дом. Вспоминается маленькая деталь — как мы делили этажи и квартиры. Собрался весь отряд в холле нашего профилактория и каждый стал высказывать свои соображения, по какому принципу производить распределение квартир (командование доверило нам самим решать эту житейскую задачу). Варианты были разные, вплоть до того, что холостяков вообще не учитывать и дать им то, что останется. Здесь нашу холостяцкую честь отстоял я — сегодня мы холостяки, а завтра женимся, это нельзя не учитывать. Как ни странно, но с этим доводом все согласились. Еще один серьезный аргумент, за который ратовал Жора Добровольский: в авиации, мол, так — вначале летчикам, а все, что остается после них, — инженерам. Здесь уж возмутилось пол-отряда — инженеры: это вы там, в частях, были на первых ролях, а здесь, в отряде, мы все равны, и какие вы сейчас летчики, если вас, как и нас, выпускают в полет только с инструкторами (удар ниже пояса для наших асов). Поспорили-поспорили и все полюбовно решили. Мне досталась двухкомнатная квартира на четвертом этаже. Кстати, для получения ордера на эту квартиру мне пришлось прибегнуть к помощи Николая Федоровича — в ЖЭКе решили, что здесь ошибка — приличную двухкомнатную квартиру дали холостяку. Постепенно все переехали в свои квартиры, вызвали свои семьи, у кого, конечно, они были. Распалась наша веселая, «условно-холостяцкая» компания, каждый занялся индивидуальным обустройством своего жилья, причем надо же ведь сделать так, чтобы у меня было не хуже, а может быть, и лучше, чем у соседа. Типичная психология жителей военных городков. Я тоже как-то незаметно втянулся в это негласное соревнование и в короткий срок с помощью мамы создал, к моему удивлению, в своей квартире уютный, совсем даже не холостяцкий уголок с гарнитурами, коврами, люстрами и даже большим письменным столом (наверное, думал, что придется писать космические мемуары). Был горд, когда ко мне заходили мои коллеги с женами, чтобы что-то у меня позаимствовать. Кучковаться стали уже по другим принципам — по подъездам и этажам, по обмену опытом по воспитанию детей, по кухонным интересам. Скучновато стало. Поэтому, наверное, я все свое свободное время, а это в основном суббота с воскресеньем, проводил в Москве — дома или в компаниях моих старых друзей, где меня, естественно, принимали с распростертыми объятиями как почетного гостя. Приятно, конечно. Иногда я привозил к себе домой наших «космических» девушек Мама потчевала их своими домашними пирогами и все жалела их как деток, оторванных от отчего дома и лишенных материнской ласки. Общительная, коммуникабельная Валентина очаровала моих родителей, и это свое доброе отношение к ней они сохранили до конца своих дней, часто ее вспоминали, хотя после ее полета собирались все вместе всего лишь пару раз. Как-то так получилось, что разошлись наши с Валентиной пути-дорожки где-то сразу же после ее полета, хотя особых поводов для этого вроде бы и не было. Думаю, что одна из причин, а может, даже и главная, заключается в том, каким становится человек, на плечи которого в мгновение ока сваливается огромный груз всемирной славы. И Валентина здесь не исключение. Не оказался исключением из этого правила и мой дружок Виталий Жолобов. Долгих 12 лет он ждал своего «звездного» часа, многократно готовился к полету, был дублером, прошел через массу жизненных испытаний и невзгод, включая и чисто житейские, не единожды наблюдал и как рождаются герои, и что с ними происходит, если свои волевые и чисто человеческие качества они оставляли на орбите. Свой 49-суточный космический полет Жолобов совершил в июле — августе 1976 года как бортинженер космического корабля «Союз» и орбитальной пилотируемой станции «Салют», где командиром был Борис Волынов. Закрутила-завертела послеполетная «звездная» карусель Виталия! Все, что пережито, прочувствовано за долгие годы ожидания — все это хотелось компенсировать двумя-тремя бурными годами геройской славы. Ладно, Бог им судья. Это еще вопрос, как бы я себя повел, если бы попал в эту геройскую компанию. Сложнейшая психологическая проблема. Лучше ее не трогать.
Где-то к середине 1963 года наша «слушательская» жизнь вошла вроде бы в повседневное русло. Полеты на реактивном МиГ-15бис и тихоходном Ил-14, полный комплекс физической нагрузки (футбол, баскетбол, волейбол, кроссы, хоккей, причем при полной профессиональной амуниции, лыжи, гимнастические снаряды), парашютные прыжки — вот этими мероприятиями в различном их сочетании и были наполнены наши рабочие дни. Появились и первые успехи, и первые «осечки». Так, например, больше меня никто не мог подтянуться на перекладине или отжаться от земли, у меня был отличный вестибулярный аппарат (при норме 3–5 минут непрерывного вращения я спокойно мог продержаться 15–20 минут), я с полуслова понимал сложности и тонкости космической техники (все-таки ракетчик!). Это все радовало и вселяло некоторую уверенность и надежды. Но вот и первая эта самая «осечка». Кстати, она же и последняя, просто со временем переросла в большую для меня проблему. Проходили плановые испытания на центрифуге, построенной на фирме в подмосковном городе Томилино. Я попал в компанию из пяти-шести человек, которые по разным причинам эти первые испытания не прошли. Здесь были и опытные летчики Алексей Губарев, Георгий Добровольский, которые с перегрузками должны быть на «ты». После небольшой физической подготовки нас, «двоечников», осталось двое — я и Алексей. Помучили нас немного в кабинетах ЦПК, а потом направили в госпиталь в Сокольниках. Леша отбился, а у меня как снежный ком: чем больше меня гоняли врачи, тем больше во мне накапливалось «отрицательного потенциала». Все последующие годы много раз мне задавали вопрос: почему меня отчислили из отряда? Я честно отвечал: не прошел центрифугу. Более дотошные пытались уточнить: как это не прошел? В чем это выражалось? А вот на эти вопросы у меня и нет ответа. Я никогда не терял сознания при перегрузках (а перегрузки мне давали в 1,5–2 раза больше установленных), экстрасистолии не было, держался я вроде бы молодцом. И тем не менее. А когда меня начинают уже «доставать» подобными вопросами, я обычно задаю встречный вопрос такому любопытствующему: что лучше — я, живой и невредимый скромный труженик, сижу вот здесь рядом с тобой, или со званием Героя лежу в Кремлевской стене? На этом дискуссия на эту тему, как правило, заканчивалась. К этому коварному снаряду мы еще вернемся.
