Ознакомительная версия.
Этот ребенок, начиная с совпадений в связи с датой рождения, представляет собой серьезные проблемы для историков. Когда 1 сентября 1501 года в Бельфьоре шло подписание брачного контракта Лукреции, папа опубликовал две буллы. В первой он объявил трехлетнего ребенка Джованни Борджиа законным сыном герцога Валентинуа и «некоей незамужней» женщины. Во второй, следуя процедуре, которой он воспользовался при назначении Чезаре кардиналом, понтифик признал отцовство за собой, мать при этом осталась прежней. Александр VI заявил, что его цель в том, чтобы устранить препятствия на пути наследования собственности, по праву принадлежащей ребенку. Эти уловки абсолютно непонятны, если за ними не скрывается что-то еще. «Каноническое право, – пишет Грегоровий, – запрещает папе признавать сына». Но Пастор, обратившийся к источникам и получивший консультации канонистов в Ватикане, оспаривает это мнение и заявляет, что такого закона не существовало. В чем же дело? Сохранял ли таким образом папа, по крайней мере формально, собственное достоинство? Вторая булла оставалась тайной, как минимум, до 1508 года, когда инфант был признан сыном Чезаре. Впоследствии, в 1517 году, он был официально признан сыном папы и младшим братом Лукреции.
Какую позицию при этом заняла Лукреция и имелись ли у нее причины выяснять, кто был матерью ребенка? Бурхард ссылается на «некую римлянку», и эта ссылка заставляет вспомнить даже Джулию Фарнезе. Хотя Джулия официально была замужем за своим многострадальным мужем и не имела причин скрывать сына, тем более что с готовностью признала Борджиа в качестве отца Лауры Орсини, хотя малышка могла не иметь и капли крови Александра VI. Кроме того, нет никаких упоминаний о том, что Джулия когда-либо проявляла заботу об инфанте, хотя, став вдовой, могла бы этим заняться. Теперь Лукреция оказалась тем человеком, который принял на себя заботы об инфанте и ответственность за его образование. История семейства Борджиа настолько запутанна, что стоит только сделать какие-то предположения, как тут же всплывает что-то серьезное, и если я не ограничусь документальными свидетельствами, то фантазия может увести нас с вами в неизвестном направлении.
Согласно документам можно с полной уверенностью установить соответствие между датой папской буллы, узаконившей инфанта, и датой отправки сообщения, что Лукреция родила незаконного ребенка. Есть ли связь между этими рождениями? Было ли это в действительности одно и то же событие? Следует ли нам считать, что в период подписания брачного контракта Лукреции в сентябре 1501 года была умышленно объявлена легитимация, чтобы снять все подозрения относительно невесты? Далее. Уезжая в Феррару, Лукреция оставила распоряжения относительно своей собственности, которая должна была быть поделена между Родриго деБисельи и маленьким Джованни Борджиа, римским инфантом. Как нам стало известно из некогда забытых архивов д'Эсте, когда Борджиа в конце концов настигла беда, Лукреция так волновалась об инфанте, что привезла его в Феррару, дабы заботиться о нем и следить за его образованием. Вопрос, на который хотелось бы получить ответ: была ли любовь Лукреции к ребенку любовью сестры, тети или матери? В этой связи мне бы хотелось опять вернуться к трагической любовной истории с Перотто, убитым Чезаре. Вероятно, стоит предположить, что папа включил ребенка в число собственных детей, чтобы восстановить доброе имя дочери и тем самым привязать ее к семейству Борджиа. Известно, что д'Эсте весьма неохотно позволили Лукреции оставить ребенка в Ферраре (у них были все основания испытывать к нему антипатию), и, надо сказать, основания эти были весьма неприличного толка. Я намеренно использую слово «неприличный», поскольку подозреваю, что инфант был сыном папы и римлянки, которая была не кем иным, как Лукрецией.
Подозрение такого рода не только отвратительно само по себе; оно не подлежит обсуждению, если не имеется соответствующих документальных подтверждений. Что же касается доказательств с помощью метода индукции, то я воздержусь от них. Если Перотто не сделал Лукреции ребенка, то почему был убит? Единственно возможная причина в том, что он слишком много знал. Непостижимая тайна! А вот действительность такова, что в сентябре 1501 года весь мир узнал о существовании малыша Джованни Борджиа, римского инфанта.
С этической точки зрения для Лукреции было бы лучше, чтобы никогда не происходило тех событий, которые случились в конце года. Имеется слишком много свидетелей, чтобы приходилось сомневаться в существовании вечера с ужином, на котором присутствовали пятьдесят проституток. Бурхард подробно описывает это в своем дневнике; намек на это событие угадывается в известном памфлете против Борджиа, написанном в виде письма к Сильвио Савелли; об этом рассказывается, правда менее подробно, в сообщении Франческо Пепи, в те времена, когда он был флорентийским посланником; об этом рассказывает, хотя и несколько запутанно, умбрийский историк Франческо Маттарраццо. Мало того, я почти уверена, что они узнали об этом инциденте из независимых источников. Флорентийский посланник и памфлетист сообщают только об очень непринужденной вечеринке, проходившей в апартаментах Чезаре, на которой присутствовал Александр VI. «Папа, – пишет Пепи в сообщении от 4 ноября, – из-за простуды не появлялся в соборе Святого Петра в День Всех Святых. Однако в воскресную ночь, накануне праздника, ничто не помешало ему до полуночи находиться у герцога, который созвал во дворец куртизанок и проституток». Пепи не упоминает Лукрецию, но Маттарраццо и Бурхард (чьи свидетельства более убедительны, поскольку он жил в Ватикане) откровенно ссылаются на Лукрецию, являвшуюся свидетелем сцен коллективной оргии, которая из соображений приличий не может быть описана. Нам было бы трудно оценить такого рода развлечения, если бы мы не помнили о чувственной натуре испанцев, которая располагает их к избыточной сексуальности. По словам Бурхарда, Лукреция сидела между отцом и братом и председательствовала на вечеринке.
Трудно смириться с тем, что это та же Лукреция, которая хотела произвести хорошее впечатление на посланников из Феррары, которая хотела оставаться безупречной и просила друзей написать о ней герцогу Эрколе, особо подчеркнув применительно к ней слово «достоинство». Посланники должны были услышать об этой вечеринке, но ни в одном из ежедневных отчетов, написанных Сарацени и Беллингьери, нет даже тени намека на это событие. Что же мы должны думать? Что этого никогда не происходило, что это легенда, распространенная врагами Борджиа? Или вечеринка все-таки была, но в ней участвовали только сторонники Валентинуа, которые, как все солдаты в перерывах между кампаниями, хватались за любую возможность хорошо провести время? Возможно, Чезаре пригласил Лукрецию на первую половину вечера, на ужин, а основное веселье продолжилось после ее ухода. Нам было бы проще обвинить Бурхардав неточности, если бы спустя несколько дней в его дневнике не появился аналогичный эпизод, также известный Маттарраццо и памфлетисту. Два лесоруба вели своих тяжело нагруженных кобыл в направлении Порта-Виридари, и, когда они проходили мимо Ватикана, их окружили папские слуги, которые забрали лошадей и отвели их во внутренний двор Апостольского дворца. После чего из конюшни понтифика привели четырех жеребцов, а папа и Лукреция с удовольствием наблюдали за последующим зрелищем из окна дворца. Трудно опровергнуть этот рассказ. Однако злонамеренный Бур хард мог бы пропустить такой эпизод, но как главный церемониймейстер (об этом не стоит забывать) он весьма гордился своей точностью. Он мог бы с такой же легкостью оклеветать Борджиа и в других ситуациях, в то время как практически только упоминает о Джулии Фарнезе или Ванноцце и никогда не касается развода Джованни Сфорца. Более того, в истории с этим инцидентом и с предыдущей вечеринкой он даже не признается, как он это часто делает, что присутствовал там, а сообщает, что наблюдал за происходящим через слегка приоткрытую дверь и через оконный ставень. Бурхард сообщает об этих двух сценах как об отдельных событиях; если бы это происходило часто, он не поленился бы записывать. И последнее: следует помнить, что эти события произошли в период, когда Лукреция со дня на день ожидала отъезда в Феррару, и могли быть связаны с фанатичным желанием папы, чтобы брак дочери обязательно принес потомство; даже Эрколе д'Эсте, несмотря на узость взглядов, включил «очень непристойную» комедию в программу праздничных торжеств в Ферраре.
Ознакомительная версия.
