- Нет, Лорочка, я не сплю. Значит, теперь хорошо у них?
- Еще как хорошо. Вера там в палате как раз была, когда он своей жене чего-то сказал, а она в ответ: "Нет, я не понимала, кто ты, и не ценила тебя". Вера прямо-таки навзрыд зарыдала. Она ведь, товарищ подполковник, чересчур нервная. Все, ну все переживает. Капли пила, не верите? А сейчас опять переживает, что эта самая Вера Васильевна совершенно даже неискренняя и только лишь притворяется...
- Вот-те новости! С чего же ей притворяться?
- А с того, что писем слишком много до востребования получает. Непременно у нее кто-либо еще имеется, кроме военинженера.
- Да ну вас, Лора, слушать противно.
- Вот видите, Александр Маркович, а сами просили рассказать. Я же не из головы, я то, что мы между собой делимся. А про старшину, про Черешнева, хотите расскажу?
- Расскажите.
- Это тоже про любовь. Вот, значит, есть у него тут симпатия - Маруся из столовой, она там в хлеборезке и на кухне. Очень сурьезная девушка, скромная такая, ну просто недотрога. Хотя и ничего из себя не воображает.
Лора рассказывала, а он слушал, и картины жизни - доброй и вечно живой, в ее постоянном движении, в непрерывной смене событий - работа, любовь, чей-то ребенок, ревность, слезы и многое другое, - картины эти бежали перед ним непрерывной чередою. Но иногда он прерывал Лору и приказывал ей позвать Дороша, или Баркана, или Анжелику, или Ольгу Ивановну. Они приходили, и он говорил им что-нибудь, например спрашивал, каков сегодня обед. И если Баркан не знал, Левин сердился, но ненадолго, потому что забывал, на кого и за что сердился.
Однажды он велел позвать кока Онуфрия. Кок пришел бледный от ужаса и, вытирая тряпочкой лицо, долго разглядывал уже неузнаваемого Александра Марковича. А Левин забыл, для чего позвал кока, и только сказал ему:
- Так-то, товарищ повар. Это вы мне говорили какое-то там "дефруа-гpa"? Нехорошо!
- Что нехорошо - Онуфрий не понял, но ушел, едва волоча ноги.
Иногда же память совершенно возвращалась к нему, он оживлялся, глаза его светились прежним блеском, и каркающий голос разносился по всей террасе. И выздоравливающие смеялись его шуткам, рассаживались вокруг его кресла и рассказывали ему новости. Многих выздоравлива-ющих он узнавал и, путая их фамилии, вспоминал с ними войну и разные забавные истории, приходившие ему на память.
В такой день однажды Ольга Ивановна позвонила командующему и сказала негромко, будто Александр Маркович мог услышать с террасы:
- Товарищ командующий, докладывает майор медицинской службы Варварушкина. Вы приказывали позвонить вам, когда подполковнику станет легче. Он сейчас в хорошем состоянии.
- А, да, спасибо, буду, - сказал командующий, - через час или немного позже буду обязательно.
Ольга Ивановна вернулась на террасу. Александр Маркович сидел откинувшись в кресле, Лора, раскрасневшись, рассказывала ему какую-то трогательную историю про усыновленного четырьмя офицерами ребенка.
- Тут командующий, наверное, наведается, Лорочка, - сказала Ольга Ивановна, - я пока в лаборатории буду, а подполковник Баркан оперирует. Понятно?
- Понятно! - сказала Лора.
Ольга Ивановна ушла. Лора хотела было рассказывать дальше, но не стала, заметив сосредоточенный и суровый взгляд Левина. Это был какой-то новый взгляд, которого она не видела никогда раньше.
- Может, вам нехорошо, товарищ подполковник? - спросила она.
- Нет, мне прекрасно, - ответил Александр Маркович, - сердцебиение только как будто, но это теперь у меня часто бывает.
- Рассказывать?
- Рассказывайте, - сказал он.
Она стала рассказывать дальше, как у мальчика заболели зубки и как доктора, словно назло, не могли отыскать, а надо было непременно оперировать.
- Оперировать? - спросил Александр Маркович своим прежним каркающим голосом.
И потом долго слушал не прерывая.
Лора рассказала всю эту историю и начала другую, про одного матроса, который влюбился в девушку-летчицу. Левин тоже молчал, выслушал все и вдруг поднялся.
- Никого невозможно дозваться! - сказал он. - Можно сорвать голос, и никого нет.
Двое выздоравливающих повернулись к Александру Марковичу. Упали и рассыпались шахматы.
- Пора идти! - сказал Левин.
- Куда? - спросила Лора. - Зачем вам идти?
Он усмехнулся своей старой, немного виноватой усмешкой. Но не ответил Лоре, а еще громче повторил:
- Пора идти. Смешно - болею, болею, а болезни все вздор. Что болезни, правда? Дайте мне халат, приготовьте больного, и начнем.
Он все еще стоял. Что-то соколиное, гордое, прекрасное было в его высохшем лице. У Лоры задрожали губы, но она сдержалась и не заплакала. Она вдруг все поняла и не побежала за Барканом и за Ольгой Ивановной, а осталась с Левиным. Теперь его нельзя было оставлять. К Ольге Ивановне пошел, прихрамывая и торопясь, толстый полковник.
- Залив! - неожиданно громко и властно сказал Левин.
- Пойдем, Александр Маркович, - быстро сказала Лора, - пойдем, я вас отведу и халат вам дам. Пора уже, да, правда?
Она взяла его под руку и повела в пустую палату здесь же на втором этаже. Он должен был успокоиться. Они бы дали ему хлоралгидрат и уложили в постель, тогда бы он не увидел того, что хотел увидеть. А она понимала больше, чем они.
На пороге он остановился. Какая же это предоперационная! И солнца слишком много. И сердце бьется невыносимо.
- Послушайте! - сказал он. - Где же мой халат?
Александр Маркович, несомненно, отлично себя чувствовал. И Лора теперь постоянно его сопровождала, в этом не было ничего удивительного. Если бы только прекратить эту чепуху с сердцем.
На минуту он присел. Ему надо было приготовить себя к работе, к операции. А комната все-таки изменилась, что бы ни говорила Лора. И свету слишком много, слишком солнце бьет в глаза. Этак оперировать будет невыносимо.
И халат они задерживали.
- Халат! - приказал он. - Будет халат или нет?
Сердце его отвратительно сжималось. И перехватывало горло, и в груди было тоже больно, но что это значит для человека, который идет работать. Последнее время он работал, превозмогая и не такие боли.
- Мне дадут халат? - спросил он.
Лора держала халат в руках. Привычным движением он подставил голову под шапочку. И шапочку ему тоже надели. Потом, подняв ладони и повернув их вперед, точно они были стериль-ными, он сделал шаг, еще шаг, и тотчас же огромный, белый, бьющий свет ударил ему в грудь, сердце сделалось невероятно большим, он вздохнул наконец и, захлебываясь светом и воздухом, медленно, словно раздумывая, упал на руки Лоры и вбежавшей Ольги Ивановны. Потом, сдирая на ходу резиновые перчатки, вошел Баркан, за ним рыдающая Анжелика, Вера и другие врачи и сестры. Александра Марковича положили на каталку. А Лора, захлебываясь слезами, быстро и тихо говорила:
