«Д'Арвелей сразу же пришел к мадам де Полиньяк, которая протежировала Калона, чтобы убедить ее в том, что не стоило рассчитывать на Вержена и им следовало бы найти другую поддержку, — рассказывал Ожар. Она обратилась к барону де Бретелю, который в тот же день пошел с ней к королеве, чтобы начать переговоры по поводу Калона. Сначала королева была совершенно безразлична к этому вопросу; она велела прийти им завтра, в пятницу, в тот же час, чтобы поговорить об этом с королем. И наконец, после волнующих переговоров все же удалось получить от Его Величества назначение Калону». Секретарь королевы, Ожар, в свое время был тесно связан с Морепа и находился в прекрасных отношениях с Верженом, а также с самим Калоном и с высокими финансовыми кругами, и теперь надеялся, что назначение нового министра, умело сфабрикованное мадам де Полиньяк, заставит Марию-Антуанетту вскоре пожалеть о своем решении. Разумеется, Полиньяки были очень заинтересованы, чтобы один из их друзей занял этот пост, и именно это объясняло настойчивость мадам. Убедить королеву в необходимости назначения было непросто, поскольку тогда она была гораздо больше занята внешней политикой. Тем не менее Людовик XVI выбрал бы Калона и без вмешательства королевы и ее друзей. В той обстановке финансового кризиса Калон был единственным человеком, способным восстановить доверие. И к тому же давление со стороны финансовых кругов было гораздо более сильным и существенным, чем просьбы приближенных королевы. Однако Мария-Антуанетта была уверена в том, что сыграла решающую роль в решении этого вопроса и, как справедливо отмечал ее секретарь, очень скоро пожалела о своем решении.
«Она никогда не простит себе этой фатальной ошибки», — утверждал Ожар. Мария-Антуанетта поделилась своим разочарованием с братом. «То что вы говорите мне о мадам де Полиньяк и ее друзьях, совершенно естественно, но я весьма далек от мысли, что они ошибались насчет Калона, — напишет он ей позже. — Наоборот, они прекрасно знали, кого хвалили, они знали, что этот человек посвятит всего себя тому, чтобы защитить их».
Двор находился на отдыхе в Фонтенбло. 1 ноября королева, при полном параде, немного уставшая и измученная началом новой беременности, ужинала. На следующую ночь у нее вдруг начались внезапные боли и произошел выкидыш. Этот случай, очень взволновавший весь двор, только ускорил официальное назначение Калона, которое состоялось 3 ноября. 13-го королева вновь появилась в обществе. В тот день она позвала к себе барона де Бретеля и сказала ему: «Барон, поговорим о вашем деле, потому что это и мое дело». Тогда они очень долго разговаривали о будущей пенсии господина Амело, министра королевской свиты, а также о ее желании видеть самого Бретеля на этом посту. Королева высказала свое пожелание мужу, однако оно имело очень мало веса, поскольку Людовик XVI и Вержен в любом случае собирались назначить Бретеля на этот пост. Тем не менее Мария-Антуанетта польстила себе, думая, что это была целиком и полностью ее заслуга.
Через несколько дней Мария-Антуанетта снова вошла в свой привычный режим, однако посчитала необязательным возобновлять интимные отношения с королем в течение нескольких месяцев, несмотря на «его огромное желание иметь второго сына».
Мария-Антуанетта не возобновляла супружеских отношений с супругом, а здоровье наследника вызывало серьезные опасения врачей. Уже четыре месяца мальчик не прибавлял в весе. В мае у него отказала мочевыводящая система, маленькое тельце стало невероятно худым, начались приступы лихорадки. Врачи не могли ничего понять, однако выглядели довольно уверенно и с завидным спокойствием смотрели на столь странный случай: они считали, что их уверенность может укрепить ослабленное тело принца, жизнь которого была гораздо более драгоценна, чем диета короля и привычки королевы. И драгоценность эта только возрастала в цене ввиду странных платонических отношений короля и королевы. Людовик XVI не мог сдержать слез, когда состояние мальчика улучшилось. Что же касалось королевы, «она не подозревала, какая опасность грозила ее ребенку, — утверждал маркиз де Бомбель. — У нее было очень доброе сердце, она очень любила своих детей, но ее рассеянность мешала проявлениям чуткости и нежности». Оптимизм врачей ее успокаивал. Тогда она с нетерпением ожидала возвращения Ферзена из поездки. Густав III решил вернуться в Швецию, заехав по дороге во Францию. Безусловно, у него были намерения подольше задержаться в Париже. Мария-Антуанетта была знакома с ним и очень обрадовалась, узнав о его визите. Ей так не терпелось увидеть Ферзена, что она даже попросила его оставить короля и приехать в Версаль раньше его. Немногословный дневник Ферзена сообщает нам, что он написал ей 18 и 21 мая. «Я не могу приехать раньше своего государя», — пишет он в письме, адресованном Жозефине, под номером 27.
7 июня граф Дага явился ко двору как снег на голову. Охотясь в окрестностях Рамбуйе, Людовик получил срочную депешу от королевы, что король Швеции прибыл в Версаль. Король тут же отправился в замок. Однако он не нашел там ни одного слуги, чтобы переодеться. В довершение ко всем несчастьям исчез ключ от гардеробной. Несколько придворных помогли королю переодеться. Все очень торопились, стараясь. Наконец, Густава III пригласили в зал для аудиенций, где его ждал король. Как и Иосиф II, северный монарх отказался от апартаментов с роскошной мебелыо и с дорогой отделкой, которые были приготовлены в отдельном замке. Злые языки говорили, что ему не хотелось делать подарки в пять тысяч ливров слугам, как было принято среди монархов того времени. В сопровождении Ферзена граф Дага прибыл в аудиенц-зал. «Два государя провели вместе шесть или семь минут. В зале пе было слуг, за исключением господина Монморена, управляющего замком в Фонтенбло, который только что прибыл вместе со свитой короля Швеции, господина де Виомениля и меня», — рассказывает Бомбель. В тот же вечер Мария-Антуанетта и Людовик XVI пригласили Густава III на ужин в «свои апартаменты». Именно так государь сказал графу Ферзену, который ожидал в гостиной королевы. Маркиз де Бомбель проводил друга королевы до Посольской резиденции.
Мария-Антуанетта и Густав III не испытывали друг к другу никакой симпатии. Даже страсть к театру, любовь к развлечениям, присущее обоим легкомыслие не могли сблизить их. Все искусство для Густава III состояло лишь в том, чтобы сделать из своей жизни спектакль, который бы постоянно обновлялся и режиссером которого был бы он сам, тогда как Мария-Антуанетта оставалась очаровательной марионеткой в том театре жизни, в котором она жила. Женственность, ее очаровательное кокетство и глупость раздражали этого эстета, который хотел унизить ее в глазах самого блистательного молодого человека шведского двора. Император, который совсем недавно встретил Густава в Италии, предупредил сестру на его счет. В конце концов и Мария-Антуанетта сохранила о нем не самые лучшие воспоминания, когда тот приезжал в Версаль еще в 1771 году и очень старался понравиться всемогущей мадам Дюбарри. Вечером, ужиная с королевской семьей, он говорил о том, какие советы давал королю Неаполя, которого презирал как человека, не способного переступить через все для блага двора и монархии. Он прекрасно понимал, что этот разговор раздражает королеву, и так как никто не мог прервать его, то продолжал говорить безо всякого смущения. На другой день он сделал так, чтобы его снова пригласили к королю на обед, хотя у королевы были другие планы. Мария-Антуанетта обращалась с ним очень любезно, но за все эти любезности нужно было благодарить Ферзена.
