Теперь же его мысли занимала журналистка. После ужина они прогулялись к морю и под влиянием минуты поцеловались в теплой и тихой ночи. Гюн Грут была “красивая, высокая спортивная девушка” с ярко-голубыми глазами, громким смехом, красивыми полными губами, открытая, гордая, цельная натура, полная женской силы, пишет Бергман в “Волшебном фонаре”. По окончании съемок они встретились в Стокгольме, поужинали в богатом традициями рыбном ресторане “Катлен” и сходили в кино. В следующие выходные поехали в Трусу, сняли номер в гостинице и встали с постели только утром в понедельник. И решили сбежать в Париж.
Но прежде чем сесть на самолет в Бромме, где их видели репортеры “Экспрессена”, Бергман съездил в Гётеборг, чтобы признаться во всем жене. “Был поздний вечер, она уже легла спать и обрадовалась неожиданному визиту. Не снимая плаща, я сел на край кровати и все рассказал”. Кажется, все произошло быстро, но именно этот миг и вообще предательство будут преследовать Бергмана до конца дней.
В свою очередь Эллен Бергман позвонила свекрови и сообщила о случившемся. “Два тяжких взволнованных разговора”, – записала позднее в дневнике Карин Бергман. Она и муж находились в Лександе, и пастор немедля выехал в Стокгольм, чтобы встретиться с сыном и попытаться образумить его, хотя Карин Бергман на сей счет особо не обольщалась. Седьмого сентября, накануне отъезда в Париж, Эрик Бергман позвонил жене и рассказал, что минувшей ночью они проговорили четыре часа – с десяти вечера до двух ночи. Сын держался открыто и тепло, но вместе с тем казался несчастным и расстроенным. В глубине души он не хотел уезжать, но ничего уже не поделаешь, ехать придется, сказал он с, похоже, деланной искренностью, ведь, судя по всему, он отчаянно рвался с новой возлюбленной на бульвары, в кафе и театры.
Гюнвор Хагберг родилась в 1916 году в Линчёпинге, где и росла единственным ребенком в семье Эббы и Роберта, старшего официанта в Масонской гостинице. Она так увлекалась спортом, что стала превосходной гимнасткой и участвовала в финальном забеге на 60 метров на чемпионате школьников, проходившем на Стокгольмском стадионе, – спортсмены бежали босиком, так как правила не допускали шиповок. Спорт, конечно, отнимал массу времени, но в школе она успевала прекрасно.
С 1941 года она состояла в браке с инженером Патентно-регистрационного ведомства Хуго Грутом. У них было двое сыновей 1942 и 1946 года рождения, а жили они на вилле в Дандерюде. Судя по ее позднейшим утверждениям на бракоразводном процессе и в последующей тяжбе по поводу детей, муж изменял ей задолго до того, как она встретила Ингмара Бергмана. Точно так же и Хуго Грут будет обвинять жену в неоднократных изменах, в частности, с неким “закоренелым алкоголиком”, которого она привозила в дандерюдскую виллу, когда дети находились дома.
Гюн Грут возражала, что муж никогда не проявлял к сыновьям большого интереса. Когда она ждала первого ребенка, Хуго Грут настаивал, чтобы она сделала аборт, ведь в противном случае будет ущемлена его свобода. Он считал, что верность в браке не имеет ни малейшего значения, и, по словам жены, предлагал ей завести любовника. В 1948-м Хуго Грут хотел уйти из семьи, которая с тех пор жила как бы на чемоданах.
В таких обстоятельствах не вызывает особого удивления, что Гюн Грут не удержалась от поездки в Париж с Ингмаром Бергманом. Но, как Бергман трезво констатирует в своих мемуарах, их роман с самого начала “отягощали всевозможные несчастья”.
Гостиница “Сент-Анн” расположена в сердце Парижа, в нескольких кварталах севернее Тюильри и театра “Комеди Франсез”, неподалеку от Лувра и Оперы. Ингмару Бергману и Гюн Грут отвели темный, затхлый, холодный и сырой номер, более всего напомнивший Ингмару Бергману гроб. Положив в карман купюру в десять тысяч франков (примерно 150 крон), портье взамен отпер им удобный номер окнами на улицу, с просторной ванной, оснащенной витражными окнами, теплым полом и большими раковинами.
Питались они в одном и том же ресторане, чье меню гармонировало с его беспокойным желудком. Но однажды обоих все-таки подкосила диарея, и, разумеется, не где-нибудь, но на вершине Эйфелевой башни; лифтеры бастовали, пришлось пешком спускаться вниз к такси и, подстелив на заднее сиденье газеты, возвращаться в гостиницу.
Гюн Грут предстояло по заказу “Экспрессена” писать о моде, а Бергману – ходить по кино и театрам и помогать младшему другу и коллеге Вильготу Шёману заканчивать сценарий для его первого фильма. Когда Шёман на автобусе приехал с аэродрома, его встретили Бергман и Грут, обняли и поздравили с прибытием в Париж.
Шёман не знал, кто, собственно, эта женщина. Отметил, конечно, что она блондинка, шведка и хорошо владеет французским, поскольку с легкостью заказала такси, которое доставило его в гостиницу. Она не переводчица и не секретарь; от нее и от Бергмана веяло чем-то совсем иным. Шёман видел, как Бергман и Эльса Фишер работали сообща, но такого ему наблюдать не доводилось – Ингмар на первой стадии влюбленности. К счастью, он не встречался с Бергманом в Гётеборге и никогда не видел его вместе с Эллен и детьми, а потому его не мучило ощущение предательства, пишет он в своих мемуарах. Как личность Грут вызывала у Шёмана уважение – женщина, с которой есть о чем поговорить, вдобавок журналистка и в известном смысле коллега, поскольку Шёман сотрудничал в журнале “Мы”.
Он размышлял о семьях Бергмана и Грут, оставленных влюбленными беглецами, и о том, что тем временем происходит в Швеции. Однажды Грут получила письмо от своего мужа Хуго. Бергман стоял рядом, когда она вскрывала конверт, и Шёман заметил, что он мгновенно напрягся, стал недоверчив, высокомерен и ироничен. О содержании письма Шёман ничего не узнал, но можно предположить, что господин Грут был недоволен сложившейся ситуацией.
Обычно все трое питались в кафе “Ля потиньер”, снискавшем одобрение Бергмана, но на пробу наведались как-то раз и в один из ресторанчиков на площади Пигаль. Меню было написано от руки и размножено на гектографе, буквы расплывались нечеткими сизыми пятнами. Блюда, заказанные Грут “без особой материнской заботливости”, Бергман кое-как съел до половины. Он зевал, посмеивался и слишком часто подливал Шёману вина, так что, уходя из ресторана, Шёман споткнулся и угодил в лужу.
Они расположились в кафе, любуясь городским пейзажем, и Шёман достал свой новый фотоаппарат. Отснятые им кадры уникальны – черно-белые, слегка смазанные, порой с неправильной выдержкой, они запечатлели интрижку режиссера, который вскоре прославится на весь мир, в жарком Париже на исходе лета. Бергман, в рубашке, галстуке и берете, и Грут, “…профиль, нижняя губа, короткостриженые волосы, кофточка, наброшенная на плечи”. И кадры, где влюбленная парочка проходит мимо какой-то витрины на Монмартре, улыбается в объектив, потом стоит возле крутой лестницы, небрежно прислонясь к перилам.
