Это можно считать проявлением чрезвычайно примечательной тенденции — вымывания сказки из сказочных по определению жанров. Скажем, истории о Бэтмене с каждым новым фильмом франшизы становятся все жестче, все ближе к сегодняшней урбанистической реальности, все больше в них не романтико-героической, а уличной ярости. Враги Бонда, Джеймса Бонда, уже вовсе не так комичны — они серьезны и всерьез могущественны. И если Бонд и выходит из нового столкновения победителем, то достигается эта победа невероятным усилием, без былой элегантности, и уже не видится необратимо-окончательной.
Герои современных сказочных по предназначению киноисторий совершают совсем не сказочные поступки, активно действуют за пределами нормы (я уж не говорю о праве), входят в открытый конфликт с представителями власти — людьми в форме, убивают и наказывают, не заботясь о юридической оправданности своих действий. И спроси меня, какая фраза из американского массового кино первой приходит на ум, я без запинки отвечу: «Вы можете хранить молчание. Все, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде…» Потому что героические герои современных сказок — активисты «зоны молчания».
Нельзя сказать, что запуск обоих проектов обошелся без препятствий. Скажем, «Город грехов-2» последние пять лет переживал торможения. То он откладывался из-за беременности Анджелины Джоли, которую Родригес планировал занять в фильме… То Walt Disney продавал принадлежащую ей к тому моменту компанию Miramax — а именно она должна была производить сиквел… Потом Вайнштейны ссорились с Disney и уходили из прославленной ими Miramax, создавая новую компанию… В результате получился сложнейший клубок интересов и противоречий, размотать который не представлялось возможным — одних только правообладателей сколько — и Родригес, и Фрэнк Миллер, автор графического романа, и Miramax, сохранившая за собой права, и Вайнштейны, продюсеры и дистрибьюторы первого фильма, и несколько его финансистов…
Но тем не менее дело с мертвой точки сдвинулось. Получилось это у нас по двум причинам: первая — я и мой американский партнер Сергей Беспалов, люди со стороны, лишенные груза эмоциональных отношений со всеми участниками проекта, и вторая — мы очень хотели его сделать и не слушали опасливых рекомендаций — мол, не лезьте, там такое… все равно не договоритесь…
Люди американской киноиндустрии, разумеется, думают о кассе. Но они думают далеко не только о кассе. Скажем, на съемках «Машины Джейн Мэнсфилд» ко мне подошел второй оператор и спрашивает: «Скажи, почему ваши европейские фильмы лишены universal appeal?» В том смысле, что понятны они по преимуществу соотечественникам авторов. Меня самого этот вопрос давно занимал, и ответ я сформулировал примерно так: американское кино универсально, потому что универсальна Америка и идея Америки, то есть вера в возможности человека, в его права и в способность завоевать счастье; право на стремление к счастью записано в Конституции США. Все это подчас делает американское кино, с нашей точки зрения, наивным. Мы же в Европе боремся за свою культурную идентичность. Мы не очень верим в возможность добиться справедливости, мало верим в общественные институты и почти не верим в то, что человек, собравшись, сконцентрировавшись, преодолев массу сложных обстоятельств, может добиться поставленной цели. А американец верит. Искренне. И эта искренность вызывает сочувствие у всех. У европейцев же, в том числе в России, фильмы ограничены рамками национальной культуры, национальных комплексов и национальных приоритетов.
Вопрос про universal appeal на самом деле получает универсальный ответ: американцы способны обеспечить кино для нас всех. Зачем же тогда делать его в России? Для меня — потому, что в мире живет 250 миллионов человек, объединенных русским языком и русской культурой. И вне зависимости от того, будет ли эта культура развиваться или нет, русскоязычные зрители останутся всегда, а значит, будет востребован и русский кинематограф. Другой вопрос, в рамках какой экономической модели такой кинематограф может существовать: будет ли он жить на деньги государства или сформирует независимую коммерческую платформу.
Недавно я спросил у своего друга, профессионального фестивального отборщика, как обстоят дела с кино в Польше. У меня был личный интерес: в детстве и юности я увлекался польской культурой, учил польский, читал польские журналы, смотрел кино на польском языке. Польский кинематограф был для меня чем-то безусловным, а польские режиссеры — Анджей Вайда, Анджей Мунк, Феликс Фальк — кумирами. «По моей части — для фестивалей — там сейчас вообще ничего нет, а вот на собственную аудиторию они работают неплохо», — ответил приятель. Польское кино нашло свою нишу на родине. Оно нужно полякам, а это немало.
Американцы не расскажут национальной аудитории то, что она хочет услышать о себе: о своих привычках, укладе, быте, тонкостях и парадоксах национальной психологии и образа жизни. Американский фильм не пошутит с поляками, немцами, французами или русскими так, как они шутят дома, в трамвае и на кухне… С одной стороны, именно поэтому не выросла «империя» европейского кино: французы могли и хотели делать именно французское кино, бельгийцы — бельгийское, а румыны — румынское. Никто из них не был готов расстаться с историческим багажом и культурными стереотипами и, бросившись в омут с головой, снимать «Ван Хельсинга». Но, с другой стороны, именно национальные различия оставляют содержательный люфт и коммерческую возможность развития национального, в том числе и российского кино.
Подтверждают это правило не только успехи на родине польского или французского кино. Самый яркий пример — Нолливуд, кинематография африканской Нигерии, мощная империя чувствительности, роковых мелодрам и кровавых триллеров. Миллионы зрителей, огромная востребованность, собственные звезды и уважаемые режиссерские имена.
Оборот киноиндустрии африканской Нигерии составляют внушительные $260,2. В год в Нолливуде снимается около шестисот фильмов. После сельского хозяйства кинобизнес — второй по количеству рабочих мест сектор экономики страны, в нем заняты 1 млн. нигерийцев. Как пишет журнал The Economist, более доходна для страны только нефтедобыча, но в ней занято гораздо меньше местных граждан. Нигерийское кино — это примитивные мыльные оперы или детективы, практически поголовно ужасного качества и такой же всеобъемлющей популярности у народонаселения. Причем смотрят их во всех странах черной Африки, и звезды нигерийского кинематографа сегодня — главные кумиры юных жителей любой африканской страны. Кино снимается не для кино-театрального проката, а исключительно для домашнего просмотра (в Лагосе, городе с населением в 15 млн, всего три кинотеатра). Диск стоит не более $2, бюджет редко превышает $100 000. Большинство фильмов снимается на английском языке, наиболее универсальном для Африки, ведь только в одной Нигерии говорят на 521 диалекте местных языков. Студий, продюсерских компаний, павильонов для съемок или какой бы то ни было инфраструктуры кино в Нигерии практически не существует, что процветанию киноиндустрии ничуть не мешает.
