Не правда ли, вот остроумное и неожиданное условие?! Оно нравится мне столько же, сколько требование одной испанской дамы, пригласившей к себе кавалера, с тем, однако, чтобы он принес с собою три «п», а именно был бы «покорным, постоянным и потаенным». На что кавалер отвечал, что охотно придет и принесет требуемое — при условии, однако, что дама не встретит его тремя «х», иными словами, не окажется «холодной худой хрычовкою».
Итак, посланник дамы отбыл, оставив Грюффи в раздумьях и сомнениях. И то сказать: он опасался козней какого-нибудь придворного недоброжелателя или же злой шутки со стороны короля, а то и удара кинжалом. Размышлял он также и о том, какова собою эта неизвестная дама — высокого, среднего или малого роста, красавица или уродина; последнее весьма его пугало, хотя и говорится, что ночью все кошки серы, а бабьи ворота одинаково широки и пройти в них легко что со светом, что без света. В конце концов, посоветовавшись с одним из ближайших своих друзей, решился он пойти на риск, ибо ради любви со знатной дамою (а он почти уверился, что она именно знатна) можно побороть страх и попытать счастья. А потому, дождавшись ночи, когда король, обе королевы и придворные дамы с кавалерами удалились в свои покои, он не преминул отправиться в указанное посланцем место, где и нашел его вдвоем с другим слугою, коему поручено было проследить, не привел ли Грюффи за собою пажа, лакея или какого-нибудь друга-дворянина. Увидев же нашего кавалера одного, первый сказал ему: «Пошли, сударь, госпожа вас ожидает». Потом, завязав ему глаза, повел темными узкими коридорами и неведомыми проходами, так что юноша при всем желании не смог бы определить, где он находится и куда его ведут; затем оказался он в комнате, где царила кромешная тьма, точно как в печке; там-то и поджидала его дама.
Первым делом он почуял ее нежное благоухание — сей аромат уже многое посулил ему; дама тотчас заставила его раздеться и с его помощью разделась сама, а затем, развязав ему глаза, повела за руку в постель, загодя разобранную и готовую их принять; там кавалер наш принялся общупывать, обнимать, целовать и ласкать даму и чем дольше ласкал, тем приятнее и желаннее находил и гладкую атласную кожу ее, и тончайшее белье, и пышную, мягкую постель; так вот и провел он наиблаженнейшую ночь в объятиях неведомой ему красавицы, коей имя мне после тайком называли. Той ночью все вокруг услаждало и ублаготворяло юношу, и одно только сильно досаждало, а именно: он так и не добился от любовницы ни единого слова. А молчала она недаром, ибо днем он частенько беседовал с нею, равно как и с другими дамами, и тотчас признал бы ее по голосу. Но ют что касается любовных безумств, шаловливых ласк, нежных прикосновений и всех прочих свидетельств любви и страсти, то тут его ничем не обделили.
Наутро, с рассветом, слуга разбудил уснувшего кавалера, помог ему встать и одеться, завязал платком глаза и препроводил на то место, откуда увел накануне; там он и оставил его на волю Божию вплоть до следующей встречи, которая, по его заверениям, должна была состояться в самом скором времени. На прощанье же спросил кавалера, солгал ли он ему, посулив столь сладостные утехи, и хороший ли вышел из него фурьер, коли подыскал ему для постоя эдакий гостеприимный дом.
Красавец Грюффи горячо поблагодарил слугу и распрощался с ним, сказав, что теперь всегда готов вернуться туда за столь низкую цену — да что там вернуться, на крыльях прилететь, буде его призовут; так он и поступил, и сие празднество любви длилось целый месяц, по истечении коего Грюффи пришлось отправиться в то самое путешествие в Неаполь; он с величайшим сожалением оставил свою любовницу, так и не сумев вырвать у ней ни единого слова, но вызвав одни лишь горькие слезы да печальные вздохи. Вот как он отбыл, не узнав и не увидев воочию этой дамы.
Поговаривали, будто с тех пор она обошлась тем же манером еще с двумя или тремя кавалерами, доставляя себе столь изысканное наслаждение. Говорили также, что она пошла на сию уловку по причине крайней скупости: таким образом ей не приходилось делать подарки, какими всякая знатная дама обязана баловать своих любовников, будь то деньги, перстни, драгоценности или прочие щедрые презенты. Здесь же любвеобильная дама и плоть свою услаждала, и кошелек сберегала, да и самое себя никому не показывала — другими словами, оставаясь непойманной, свободно распоряжалась что одной своей мошною, что другой, раскрывая их лишь по собственному усмотрению. Вот они каковы, наши коварные знатные красавицы!
Одни сочтут сей способ любви остроумным, другие осудят его, третьи найдут весьма жестоким, четвертые одобрят даму за ее расчетливость; я же отошлю читателя к тем, кто в сих делах разбирается получше моего; замечу, однако, что названная дама достойна менее сурового порицания, нежели одна королева, которая жила в Париже, в Нельской башне, высматривала из окна прохожих и зазывала к себе тех, кто ей приглянулся; получив же от них желаемое, приказывала сбросить с верхушки башни (и поныне сохранившейся) в ров с водою и утопить.
Не могу сказать, правда ли это: простые люди (особливо в Париже) утверждают, будто так оно и было; стоит только указать кому-нибудь из горожан на сию башню да спросить, что это такое, как вам тотчас же расскажут сию легенду.
Но оставимте жалкие эти приключения, мало что общего имеющие с подлинной любовью, как ее разумеют нынешние дамы, а разумеют они вполне справедливо, что кавалер — не камень безгласный, не скала безмолвная, а живой человек; и уж эти-то дамы умеют добиться от избранников, чтобы те служили им верой и правдой и горячо любили их. А убедившись в их верности, постоянстве и сердечной привязанности, платят им такою же нежной любовью и доставляют им и себе наслаждение, не закрывая ни лица, ни уст, и встречи назначают не в потемках, а среди бела дня, позволяя любовнику и обнимать, и целовать, и трогать, и любоваться, и говорить, поощряя их ко всему этому жаркими, бесстыдными, манящими и сладостными речами. Конечно, иногда не обходится и тут без маски: многие дамы поневоле прибегают к ней, занимаясь любовью, из боязни испортить цвет лица либо из желания скрыть прилив крови (ежели дама воспламенится сверх меры), равно как и испуг, коли застанут их врасплох; такие случаи мне известны, а маска — она все покроет, обманув чужой глаз.
Многие дамы и кавалеры, в любви искушенные, говорили мне, что ежели бы любовь была нема и слепа, то и они уподобились бы диким зверям, которые, не разумея ни дружбы, ни других человечьих утех, знай утоляют без разбора свое вожделение и природную надобность.
Я слышал от многих сеньоров и галантных кавалеров, спавших со знатными дамами, что они находили этих последних куда более свободными и развязными в их прельстительных и непристойных речах, нежели обыкновенных, простых женщин. Да и чему тут дивиться — ведь таким дамам куда легче подыскивать изящные обороты, лежа под мужчиною, который, как бы ни был он силен и могуч, не способен и пахать и петь разом, зато находит немалую утеху в том, чтобы, остановясь передохнуть, услышать от подруги своей возбуждающие, соблазнительные, непристойные словечки, которые способны пробудить даже крепко спящую Венеру; так, многие дамы, беседуя с любовниками своими в свете, при всех, обольщали их столь манящими и вольными речами, что оба получали от них наслаждение не меньшее, чем от объятий в постели; мы же, глядя на них со стороны, ничего худого и заподозрить не могли.
