Ознакомительная версия.
Этим же летом мы с родителями переехали из Шереметевского переулка на Девичье Поле, в деканскую квартиру, а прежнюю квартиру папа передал своему заместителю профессору П. И. Карузину. Ведь по Уставу 1884 года профессор, прослуживший 30 лет, обязательно уходил за штат, не теряя связи с университетом, продолжая, если он хочет, читать курс или часть курса, пользуясь правом быть деканом и ректором университета{279}. Материальное положение сверхштатного профессора было вполне обеспечено. Одна пенсия равнялась содержанию ординарного профессора – 3000 рублей в год[18].
Деканский дом на Девичьем Поле – деревянный флигель, очень просторный (он цел и сейчас), стоял на большом участке, заросшем теперь большими деревьями, а тогда на нём был покос; дом окружал палисадник с кустами сирени. Дом был довольно холодный, но так как дров мы могли жечь сколько угодно, то от холода не страдали. Комнаты и их расположение были чудесные: из передней – настоящей светлой просторной передней – входили в гостиную (примерно 40 квадратных метров), из гостиной две двери – в папин и мой кабинеты (по 30 метров каждый) и дверь в коридор, из которого, повернув направо, попадали в столовую (30 метров), далее – спальня родителей (30 метров), уборная, комната Насти и выход на террасу, в конце коридора – ванная комната; налево из коридора находилась наша спальня (тоже 30 квадратных метров), Митюнина детская (метров 20) и выход в кухню, перед которой – ещё комнатка для кухарки, а за кухней – прачечная. Конечно, при доме имелись и погреб, и сарай. Вообще, это была не квартира, а хороший помещичий дом. Перед нашим переездом квартира внутри была заново отремонтирована.
В 1906/07 и 1907/08 годах в лаборатории П. Н. Лебедева я занимался работой по определению силы звука в абсолютной мере при помощи «диска Рэлея». Это лучшая моя работа, которая вошла, как и первая, в мою магистерскую диссертацию. Работа эта сделалась классической, и «диск Рэлея» является основным прибором в каждой акустической лаборатории. Замечательно, что в физическом словаре в статье «Рэлея диск» её автор, Мясников, не нашёл нужным даже упомянуть моё имя{280}. Впрочем, это весьма характерно для нравов русских учёных. Эта работа была напечатана в «Annalen der Physik» и в журнале «Русского Физико-Химического Общества»{281}.
Зимой 1907/08 годов я начал держать магистерские экзамены. Закончил я их уже в осеннем семестре 1908 года. Пётр Николаевич был противником экзаменов. Он считал, что молодой учёный прежде всего должен сделать самостоятельную научную работу. Пётр Николаевич сам в России экзаменов не держал, но в Страсбурге он держал докторские экзамены и защищал докторскую диссертацию на степень «доктора философии»{282}. Эта степень в России не давала никаких прав. Для получения кафедры в русском университете надо было защищать диссертацию в русском университете. Пётр Николаевич и защищал в Москве одну из своих превосходных работ – о взаимодействии резонаторов{283}.
Как бы то ни было, но я засел готовиться. По числу экзаменов было немного, но материала, который необходимо знать, оказалось порядочно. Экзамены такие: математика, механика, метеорология и два по физике – экспериментальной и теоретической. По математике и механике программы были стандартные – расширенный общий курс, который читался на физико-математическом факультете. Новых математических дисциплин не вводилось. Вот по механике в университетском курсе мы почему-то не сдавали гидродинамику, а на магистерском экзамене требовался довольно большой курс по этой части механики.
Катёнушка каждый раз волновалась, когда я шёл на экзамен. Она говорила, что так как она сама ничего не знает из того, что надо сдавать, то, верно, и я ничего не знаю и непременно провалюсь. Я, может, и не ахти сколько знал, но все пять экзаменов сдал, и ни одного повторять не пришлось, что случалось довольно редко.
Говорили, что Соколов, главный экзаменатор по физике, особенно любил вопросы по поляризации электродов – теме его докторской диссертации{284}. Я, разумеется, прочёл его диссертацию, просмотрел большой курс Хвольсона{285}, хотя вообще был довольно хорошо осведомлён по части опытной физики, так как до этого много лет участвовал в коллоквиумах лебедевской школы, на которых преимущественно рассматривались вопросы именно экспериментальной физики.
Магистерский экзамен всегда происходил в заседании факультета. Во время заседания из числа членов факультета выделялись экзаменатор и ассистент, которые в том же зале, где велось заседание, или в соседней комнате принимали экзамен, а остальные члены тем временем продолжали заниматься вопросами факультета: затем экзаменаторы докладывали о результате испытания, который и записывался в протокол заседания. О своём желании сдавать экзамен следовало заявить секретарю заранее, чтобы внести в повестку заседания.
Когда я явился на экзамен по экспериментальной физике, П. Н. Лебедева на заседании не оказалось. Соколов капризничал и не хотел экзаменовать без него. Я побежал к Петру Николаевичу на квартиру. Он был дома, но сказал, что у него болит живот, и попросил экзамен принять без него. Соколов, наконец, согласился и предложил мне обдумать два вопроса: 1 – электростатическое поле и 2 – поляризация. Я был очень доволен предложенными вопросами – я знал их хорошо. Но уточнил:
– Поляризация электродов?
По моему весёлому виду Соколов понял, что я знаю его вкусы, и ответил:
– Нет, поляризация света.
Экзамен проходил в самом зале заседания факультета, в сторонке, за отдельным столом, ассистентом был Б. К. Млодзеевский. Я начал говорить о вихревой теории, но Соколов «заскрипел»[19] и вдруг говорит:
– Нет, нет! Ну, какие там вихри! Я вовсе не о том вас спрашиваю.
Я замолчал и задумался – что же ему нужно, не рассказывать же мне элементы, как это я делаю в седьмом классе гимназии Щепотьевой?! Млодзеевский пожимал плечами, качал головой, показывал своё удивление тому, что-де магистрант не отвечает на такие вопросы. Я вижу, что надо на что-нибудь решаться, и начинаю рассказывать так, как обучал своих учениц. Соколов оживился:
– Ну вот, вот – я это и спрашиваю!
Затем я перешёл к поляризации света. И тут, к моему удовольствию, мне удалось поймать Соколова на незнании одной подробности, о которой я вычитал у Хвольсона. Заинтересовавшись ею, я сам наблюдал так называемое явление Хайдингера. Соколов спросил меня, можно ли без инструмента отличить поляризованный свет от естественного (неполяризованного)? Я уверенно ответил, что можно. Соколов, по-видимому, не зная о явлении Хайдингера, сказал, что это неверно. Но тут я уж со вкусом описал эффект Хайдингера[20]. На этом экзамен и закончился.
Ознакомительная версия.
