Ознакомительная версия.
По теоретической физике Соколов дал мне два отдела: «теорию тепла» и теоретическую оптику по Друде. На этот раз экзамен проходил в соседней с залом заседания комнате. Спрашивал меня Соколов, а Лебедев демонстративно, не слушая моего ответа, расхаживал по комнате и не то что-то мурлыкал про себя, не то насвистывал. Тут никаких пререканий не было.
Экзамены по математике и механике прошли гладко. Математику принимали профессор Лахтин и Егоров, оба были моими преподавателями ещё в гимназии. Механику я отвечал Н. Е. Жуковскому и Чаплыгину. Метеорологию я сдавал Э. Е. Лейсту, секретарю факультета. Отвечал я по земному магнетизму – о вариациях земного магнетизма и что-то по метеорологической оптике.
А в институте я занимался различными акустическими измерениями при помощи моего портативного фонометра{286}. Результаты вошли позже в мою диссертацию. Когда мне нужно было наблюдать два фонометра одновременно, то вторыми наблюдателями были моя Катёнушка и Коля Машковцев. Надо сказать, что исследование звукового поля в литературе до моей диссертации никогда не описывалось. Измерения проводились в громадном зале Физического института (наверху) – «семинарие» (теперь этого зала нет: помещение перегорожено).
Я немного забежал вперёд, а надо вернуться к лету 1908 года. Лето мы, конечно, проводили в Дубне. Митюня начал ходить. В конце июня мы с Катёной отправились в гости к Василию Борисовичу, её отцу. Он служил управляющим мельницей в имении Нечаева-Мальцева в Данковском уезде на реке Донец. Место это называлось Дубки. Василий Борисович был человеком простым, но аккуратным хозяином. Своё хозяйство он уже бросил. В Дубках с ним жили его дочери Анюта и Надя и сыновья Ваня, Коля и меньшой Лёня. Тут же на лето приехала катёнушкина сестра Вера. Так что я почти со всей семьёй познакомился.
В день возвращения в Москву Пётр Николаевич позвонил мне вечером по телефону и без всякого вступления сказал:
– Владимир Дмитриевич, хотите быть профессором? Я чуть не сел на пол.
– Пётр Николаевич, конечно, хочу. Вы ведь знаете, что я всё делаю для того, чтобы стать профессором.
– Ну, так отлично. Я рекомендовал вас на кафедру в Варшавский университет. Заходите завтра ко мне, потолкуем.
У меня точно крылья выросли. Правда, диссертация ещё не защищена, но готова. Для получения профессуры в Варшавском университете не требовалось степени доктора, как это необходимо в Московском университете, и степень магистра давала уже полное право получить кафедру. На другой день я отправился к моему учителю. Оказалось, что у Петра Николаевича был декан физико-математического факультета Варшавского университета и просил его рекомендовать на кафедру одного из своих учеников{287}. Какова же была моя гордость, что Пётр Николаевич рекомендовал именно меня! Мне было всего 30 лет! Получить кафедру в таком возрасте?! Вот когда исполнялось предсказание Бредихина, который рекомендовал мне заняться физикой.
Из разговора с Лебедевым я также узнал, что у варшавцев есть кандидат на кафедру экспериментальной физики – человек значительно старше меня, профессор Сельскохозяйственного института в Новой Александрии (тоже Польша) – фамилия его Мышкин, а мне предлагалась вторая кафедра, связанная с метеорологией. Однако Пётр Николаевич выступил против кандидатуры Мышкина, считая его никуда негодным физиком{288}. Мышкин на основании каких-то недостоверных наблюдений утверждал, например, что космическое пространство обладает дисперсией. Пётр Николаевич приходил в ярость от такого утверждения и называл Мышкина либо невеждой, либо недобросовестным человеком{289}. Он сказал декану (кажется, его фамилия была Белянкин{290}), что его ученик должен или занимать основную кафедру, или, во всяком случае, иметь свою лабораторию и ни в коей мере не быть связанным с Мышкиным. Пётр Николаевич «предписал» и мне вести переписку с деканом в том же смысле. Конечно, мой пыл этим обстоятельством был несколько ослаблен, но всё же я начал переписку с деканом. Мы с папой, однако, решили, что особенно торопиться не стоит – прежде всего надо защитить диссертацию.
В те времена диссертацию полагалось отпечатать типографским способом, и даже оттиски выставить на витринах книжных магазинов. Декан из Варшавы, в сущности, не требовал даже защищённой диссертации и соглашался на условия особой лаборатории, да, по-видимому, и кандидатура Мышкина не была особенно сильна. Он в Варшаву так и не попал{291}. Может, мнение Петра Николаевича сыграло свою роль.
Первый Менделеевский съезд. Защита диссертации
Разрешение печатать диссертацию давал факультет. Такое разрешение (собственно, не разрешение, а постановление о напечатании) под влиянием рекомендации П. Н. Лебедева получить было легко. Папа познакомил меня с хозяином типографии Лисснера и Собко{292}, где он всегда печатал своё знаменитое руководство по анатомии. Помню, как выбирал я шрифт. Фотография «Ренар»{293} делала фотокопию с фотографии, изображавшей мой портативный фонометр. Там же делали цинковые клише чертежей. Печатали тогда быстро.
Но прежде расскажу о первом Менделеевском съезде{294}, на который Пётр Николаевич посылал с докладами трёх своих учеников: П. Н. Лазарева, Т. П. Кравца и меня. Сам Пётр Николаевич на съезд не поехал, но к нашим выступлениям относился очень внимательно. Свои доклады мы репетировали перед Лебедевым. Он следил по часам, сколько длится каждый доклад. Репетиций было две. Эксперименты и демонстрации проделывались в точности так, как мы должны были делать на съезде. Лебедев требовал все приспособления взять с собой, чтобы ни в чём не нуждаться и ничего не спрашивать у хозяев.
Для школы Лебедева отвели особое заседание съезда. Большая физическая аудитория была заполнена до отказа. В нашем лице аудитория приветствовала всю школу Лебедева и его самого. Когда я, рассказавши всё по порядку, в заключение демонстрировал в действии свой фонометр и, вставши на расстоянии метра от него, громким голосом пропел гласную «а», зайчик по шкале отклонился апериодично и держался, пока я пел, в отклонённом положении, измеряя таким образом силу звука моего голоса. Аудитория, без преувеличения, покрыла моё своеобразное певческое выступление бурными аплодисментами.
На съезде я был недолго. Слушал доклад Сванте Аррениуса и патриарха русской химии Н. Н. Бекетова, который делал доклад по вопросам использования законов мировой энергии. Я спешил домой, так как Катёна себя плохо чувствовала.
Ознакомительная версия.
