Довлатов — добрый мой приятель - Людмила Яковлевна Штерн

1. Название очень вялое. Нельзя ли — «Для вас, интеллектуалы»?

2. В предпоследнем абзаце. После слов «на русский язык» хочется вставить фразу: «Чтобы вы могли уловить их глубокий философский смысл».

Обе поправки как бы заостряют смысл. Помни о нашей брайтонской публике. И напиши еще что-нибудь, чтобы показать нашим эмигрантам ненавязчиво и не дидактично разницу между советским и американским менталитетом и поведением.

P.S. Люда, газета скоро выйдет. Ты во втором номере, рядом с Максимовым. В первом — Некрасов. Пришли еще что-то о культуре. О Бостоне. Рецензию на какое-нибудь мероприятие. Что хочешь. О Коржавине. Пожалуйста.

P.P.S. Люда, на днях я напишу тебе. Может, ты захочешь вести у нас один раздел. Изложу все подробно не позднее субботы. Теоретически, возможно ли это?

Твой С.

Первые два номера газеты мне понравились, о чем я поспешила уведомить Довлатова.

В ответ на просьбу Довлатова написать что-нибудь, показывающее эмигрантам ненавязчиво и недидактично разницу между советским и американским менталитетом и поведением, я сочинила миниатюру об очереди в Америке. Как ни странно, очереди здесь тоже бывают, и мне хотелось продемонстрировать, как ведут себя продавцы и покупатели в подобных ситуациях. Кстати, этот рассказ писался во время тягостных для Америки событий, а именно захвата американских заложников в Иране.

Would you believe it?

Однажды в супермаркете, в отделе деликатесов образовалась очередь. Она возникла не из-за медлительности продавца — он был расторопен, и не из-за появления редкого деликатеса. Причиной очереди явилась сухая, как кузнечик, старушонка.

— Can I help you? (Что для вас?) – любезно спросил продавец.

Старушка просияла, несколько раз прошлась взад-вперед вдоль прилавка, разглядывая яства, и, наконец, решилась:

— Скажите, детка, что вы думаете об этом ростбифе?

— Ростбиф великолепный, первый класс.

— Вы уверены? А то я пригласила на ланч мою приятельницу Мариам. Вы представить себе не можете, какая она разборчивая. Чуть что не так, разнесет по всему городу.

— Ваша подруга Мариам останется довольна, — твердо обещал продавец.

— Ну, ладно, уговорили. На вашу ответственность… четверть фунта.

— Что-нибудь еще, мэм?

— Погодите, не так быстро… Да, вот что… Лососина. Это просто позор, как дорого вы дерете. Но… придется купить… В прошлый вторник у Гофманов было полно лососины.

— Сколько вы желаете, мэм?

— Хм… Надо подумать… Что вы скажете о четверти фунта?

— Прекрасная мысль! — обрадовался продавец, — итак, четверть фунта.

— Минуточку. Лососину покупает каждый, у кого нет воображения. А что, если взять шримпы?

Сзади невозмутимо дожидались девять человек. Меня охватило любопытство: когда начнутся оскорбления в адрес старушки и когда разъярится продавец? Я засекла время. Между тем наша героиня в розовых брюках и фисташковой блузе сконцентрировала свое внимание на ветчине.

— Вот тут у вас шесть сортов ветчины, а по мне все они на один вкус. Почему?

— Не знаю, мэм, я не ем ветчины, это же свинина.

— О, извините, ради бога, я не хотела Вас обидеть. А как насчет рубленой селедки?

Она постучала ручонкой, по стеклянному прилавку зазвенели браслеты, и в глаза мне ударили лучи как бы бриллиантовых колец.

— Многие люди любят рубленую селедку, — в голосе продавца прозвучала первая тоскливая нота.

— Неужели? Очень странно. Я ее в рот не беру. Я как раз подумываю о маслинах. Как вы считаете, какие лучше, черные или зеленые?

Я сделала рейд вдоль прилавка, вглядываясь в лица: люди улыбались.

— Теперь самый важный момент: сыр. Вы убеждены, что бри первоклассный?

— Могу поклясться, — пробормотал продавец.

— А почему же он на сэйле? Это меня настораживает. Ну, да ладно, полфунта… Нет, лучше четверть.

— Что-нибудь еще, мэм?

— Не знаю, право. Может быть, паштету… Совсем чуть-чуть.

Продавец ринулся к паштету, но был остановлен.

— Нет, нет, не беспокойтесь, я передумала. — Она уставилась на халву.

Продавец прикрыл веки, как засыпающий воробей. Мне показалось, что он вот-вот упадет в обморок. Очередь добродушно улыбалась.

Халва старушку не пленила, и она переключилась на молочные изделия.

— Раньше я у вас творог покупала, а теперь моя подруга, миссис Кэмбл, показала мне одну итальянскую лавку: там потрясающая рикотта! Так что этого я брать не буду.

— Что-нибудь еще, мэм?

— Well… Не знаю… Дайте мне подумать… Я сейчас вернусь.

Я посмотрела на часы. Старушка развлекалась 18 минут, не истратила в магазине ни цента и удалилась в розовом блеске своих панталон.

А что продавец? Запустил в нее колбасорезкой? Метнул в нее нож? Ничего подобного. Он только обвел смирную очередь беспомощным взглядом и тихо пробормотал: «Would you believe it?» (Вы не поверите! Или — Представляете? Или — Подумать только!)

Вот уже сколько месяцев, следя за событиями в Иране, я вспоминаю эту нелепую житейскую сценку. И странные возникают у меня ассоциации.

Когда вижу по телевизору оголтелые толпы с портретами полубезумного аятоллы, терпеливых американцев и кроткого, беспомощного президента, мне кажется, что Джимми Картер вот-вот обведет растерянным взглядом нашу планету и с тихим отчаянием спросит: «Would you believe it?»

Когда мы с Сережей встречались в Нью-Йорке, наши разговоры крутились вокруг литературных дел. Нам очень хотелось «вырваться» из эмигрантского круга и «ворваться» в mainstream американской литературы. Публикации в «Нью-Йоркере», самом знаменитом интеллектуальном журнале, не сделали и не могли сделать из Довлатова американского писателя. Его там печатали за яркость, необычность, экзотику, в прекрасных переводах Анн Фридман и Кэтрин О'Коннор, но это неизбежно должно было скоро кончиться, потому что его рассказы были «страшно далеки» от интересов и опыта жизни американских интеллектуалов.

В Америке очень популярны юмористические книжки, в том числе