- Я знаю, ты не любишь спрашивать, - не отпуская его руки, сказала она.
- Спрашивать - моя профессия. На войне я только и делаю, что спрашиваю - то одного, то другого, то об одном, то о другом. Спрашиваю, когда хочу, и спрашиваю" когда не хочу, но должен. Сам я знаю только сотую часть войны, остается или не знать всего остального, или спрашивать, другого выхода нет. Спрашивать - моя работа. Но когда я не на работе, ты права, не люблю спрашивать. Почему ты молчишь? - спросил он после долгого молчания.
- Думаю о том, как много времени понадобится, чтобы привыкнуть к тебе - не в этом смысле, - она прижалась к нему плечом" - а вообще. Иногда говорят, что самое страшное - привыкнуть друг к другу, а я хочу. Можно признаться тебе в одной глупости?
- Конечно.
- Пока я ждала тебя здесь, в Москве, мне несколько раз хотелось пойти и посмотреть хотя бы на окна квартиры, где ты живешь. Мы завтра утром пойдем к тебе. Я хочу увидеть, как ты живешь: какая у тебя комната, где что в ней стоит. Я даже несколько раз пробовала представить себе это.
- Завтра пойдем. И если захочешь, останемся там. У меня три комнаты. То есть не у меня, а вообще - три. Одна - Ксении, другая - дочери, третья моя. В ней нам и придется жить, пока мы не обменяемся на что-то другое, вместе с дочерью жили отдельно от нее - это уж как вы с ней решите.
- Ей уже семнадцать?
- Семнадцать.
- Ты не боишься, что все это будет длиться слишком большой неожиданностью?
- Что неожиданностью - не боюсь. Самое главное она уже знает из моего письма.
- Что она знает?
- Что я просил тебя приехать. - Все равно, все это будет очень трудно, - помолчав, сказала Ника. - Я хорошо представляю себе, как все это будет трудно - для тебя и для меня и, главное, для нее.
- Наверно. Думаю, что и твоему мальчику будет не просто со мной, особенно сначала.
- И все-таки с ним будет проще.
- Я не спросил тебя, как с твоим отцом? Все так же?
- Все так же. Уже получив твое письмо ездила к нему в Кзыл-Орду. Лежит у своей жены и мучается. При мне просил ее сдать его обратно в госпиталь. Но она, по-моему, скорей умрет, чем согласится. Наверно, все-таки это самое страшное, страшнее, чем когда просто убьют. Прости меня, но когда я боялась за тебя, думала и об этом. Не могла не думать.
- А я почему-то никогда не думал. Что могут убить - думал, а что останусь вот так, как он, калекой, - нет. Прости, пожалуйста, - добавил он, почувствовав неловкость сказанного.
- Что ж прощать, так оно и есть. Ты будешь совсем свободен эти дни?
- Совершенно!
- Обидно, но у меня эти дни, наоборот, будет сплошная беготня. Половина нашей костюмерной уже работает здесь для новых спектаклей, поэтому мне и удалось вырваться сюда так надолго. Сегодня я все утро была в театре; забежала поесть, и вдруг ваш Степанов звонит, что едет за мной. Я позвонила в театр и нахально наврала, что мне обещали достать сорок метров бязи и надо срочно мчаться за ней, чтобы не упустить. Даже не знаю, как завтра выкручиваться с этой бязью.
- С утра поедем за ней. Будем добывать вдвоем!
- А где ее добывать? Ты знаешь? - рассмеялась она.
- Но где-то же она есть!
- Там, где она есть, мне ее как раз и не обещали.
- А мы поедем вдвоем и вырвем. Жалко, нет Гурского. Втроем с ним наверняка бы вырвали!
- Твой Гурский меня тронул. Делает вид, что он самый злой и самый умный, а на самом деле заботливый, как женщина, и добрый.
- Насчет - добрый, положим, зависит от того, когда и с кем, насчет злой - тоже, а насчет - самый умный - так оно и есть.
- А я чувствую себя дурой. Сколько ни думала, так и не придумала, как исхитриться, чтобы и завтра, и послезавтра как можно меньше бегать без тебя.
- У тебя была когда-нибудь собака? - спросил Лопатин.
- Никогда не было.
- На эти два дня появится. Хорошо, что сейчас лето и что я свободен. Сначала мы пойдем и добудем с тобой эту бязь. А потом, пока ты будешь работать в театре, я буду сидеть там в подъезде, курить, чесать лапой за ухом и ждать тебя. Завтра и послезавтра тоже. Только придется иногда кормить меня. С моей же помощью: банки с тушенкой, как это водится среди ученых собак, я открывать умею, жарить омлет из яичного порошка - тоже обучен.
Она смеялась, слушая, как он развивает свои, как он выразился, собачьи планы на будущее, и вдруг, вскочив с постели, не зажигая света, босиком побежала в соседнюю комнату - там звонил телефон.
- Сейчас будут допрашивать меня про эту проклятую бязь, - все еще смеясь, сказала она и взяла трубку.
- Да, здесь. Да, сейчас. Хорошо, повторю. - Он услышал, как она раздельно и медленно - говорит адрес: номер дома и квартиры. - Да, у вас правильно записан. Сейчас я его позову.
Когда она вернулась, он в темноте уже поднялся с кровати и натянул бриджи.
- Иди, тебя из редакции к телефону. Попросили проверить адрес.
- Товарищ Лопатин? - раздался в трубке незнакомый голос, очевидно, кого-то из новых, пришедших вместе с новым редактором.
- Да, слушаю вас.
- Генерал Никольский приказал срочно вызвать вас в редакцию. Высылаем за вами машину.
- И так дойду, я недалеко, - сказал Лопатин.
- Уже высылаем. Приказано срочно.
- А что случилось?
- Не могу знать. Мне только приказано вас срочно вызвать.
- Хорошо, еду. - Он положил трубку.
- Может быть, я тебе успею подогреть чаю? - спросила Ника.
- Может, и успеешь. Спасибо.
- Я пойду на кухню, а ты зажги свет и одевайся, - сказала Ника. Думаешь, это надолго?
- Не знаю.
- А что случилось?
- Не знаю, - сердито усмехнулся Лопатин. - Может быть, с Японией война началась и вспомнили, что я был на Халхин-Голе. А может, приказ свыше срочно дать в номер двести строк именно о том фронте, с которого я вернулся. У нас никогда ничего заранее не знаешь. Словом, помогают нам с тобой привыкнуть друг к другу...
- Даже если тебе придется куда-то ехать, - говорила Ника, пока он, уже одетый, сидел на кухне и наскоро пил чай, - все равно тебе нужно сходить и показаться врачам. Дело не в ссадинах, они и правда пустяки, но ведь спина у тебя болит. Не хотела тебя огорчать этими разговорами, оставила бы до завтра, но я же почувствовала, что болит! И если ты куда-то поедешь, до этого надо сходить к врачам. Слышишь?
- Слышу. - Он допил последний глоток и встал. - Не волнуйся, скорей всего ровно ничего не случилось. Про Японию - это я так, дурака валял. А если засадят писать, пока не допишу, не встану, а как допишу - вернусь.
Он обнял ее, поцеловал и, открыв дверь на лестничную площадку, услышал, как там, внизу, дает нетерпеливые гудки машина. И, спускаясь по лестнице и слушая эти гудки, перестал злиться. Ну да,/понадобился, ну да, очередной редакционный пожар, который надо срочно гасить, заполнив на готовой полосе какую-нибудь дырку в двести строк. Это он тоже умел и потому, что умел, иногда и любил. Ну, сядет и за час-полтора напишет - не для вечности, а в номер. И вернется, ничего с ним не сделается Заврался от счастья, вот и ляпнул про Японию.
