Как давно это было. Авторитет писателя, умеющею рассказать о человеческой душе, обличить зло, авторитет педагога, создавшего образцовую сельскую школу, тонко чувствующего детей, не поколебался в Крупской и поныне. Но что поделать, если не все его советы и наставления, соприкоснувшись с жизнью, совпали с собственным миропониманием?
— Не будем заходить далеко, — попросила Крупская. — Во всяком случае, дальше босых ног.
— Не будем, — смиренно согласился Старков.
А Сильвин, порывшись в вещах за занавеской, победно поднял над головой старые шлепанцы:
— Вот! Это вам, Владимир Ильич! Лично я считаю, что за границу должны ездить исключительно здоровые марксисты!
Ульянов спорить не стал, влез в шлепанцы.
— Степана Ивановича Радченко не будет, — сообщил между тем Малченко. — У него дочь захворала. Коклюш!
Известие это омрачило всех.
Петр в свою очередь объявил о том, что Ванеев поехал на вокзал встречать брата из Нижнего, Кржижановский и Невзорова смогут быть к двум часам, не ранее.
— Тогда продолжим, — вернулся к разбросанным на столе листкам Ульянов. — Предлагайте строку или строфу, по которой будем шифровать…
Так вот они чем занимались!
Уже не в первый раз Владимир Ильич учил товарищей условной переписке — на случай ареста, высылки и других непредвиденных изменений в жизни. Сам он перенял эту грамоту еще в Самаре — от народовольцев. Теперь в группе все умеют писать химией, отмечать в книге уколами страницы, на которых таким же образом указаны буквы, составляющие тайное письмо. Дошла очередь и до шифров.
Петр поднялся и прочитал:
Вдохнови же меня — ты, о Родина-мать!
Одари меня чувством свободным,
Чтобы в сердце людском мне сочувствье сыскать —
И поэтом быть чисто народным…
— Записываю, — взялся за карандаш Ульянов. — Кстати, чьи стихи?
— Кржижановского. Он их еще в реальном училище написал.
— Замечательно, — кивнул Владимир Ильич, одобряя не то Глеба — за стихи, не то Петра — за память. — Теперь под каждой буквой поставим алфавитный номер. Не считая тех, что повторяются. Первая строка даст нам почти половину алфавита. Вторая — еще четыре буквы, третья — тоже четыре, четвертая — две. Итого — двадцать пять букв. Шифрованный текст будем составлять с их учетом. Что там у Глеба Максимилиановича далее?
Чтобы горе, несчастье, страданья твои
Воплотить мне в могучее слово,
Чтобы сердце любому они потрясли
И врагов поразили сурово!
— С помощью первой строфы давайте зашифруем вторую… 16, 11, 3, 19, 12. Буквы «г» у нас нет, поставим ее в ряд обычным написанием. Далее: 3, 13, 8, 5, 8,18, 17, 14, 18, 11, 15, 8, 18, 11, 13, 14, 2, 14, 5, 15, 10, 11, 1, 3, 6. Это самый легкий прием. Однако куда надежнее шифровка по одпому слову. Скажем по такому чудесному, как… Аполлинария. Берем ту же строку Глеба Максимилиановича: «Чтобы горе, несчастье, страданья твои…» В ней тридцать одна буква, не хватает двух, чтобы Аполлинария уместилась под ними три раза. Придется сделать добавление: «Чтобы горе, несчастье, страданья твои да…» Ключевое слово может повторяться сколько угодно, лишь бы число букв от его набора равнялось шифруемой строке. Теперь буквы заменим цифрами. Для начала по простой азбуке.
— Чистая арифметика! — заметил Малченко. — Тут особой сообразительности не требуется. Только терпение.
Ульянов задумчиво посмотрел на него:
— Так уж устроена жизнь, Александр Леонтьевич: тот, кто по-настоящему нетерпелив, должен иметь адское терпение. Но вернемся к делу. Раз уж мы занялись шифровкой, предлагаю поупражняться предметно. Каждый из нас берет ключевым словом свое имя и составляет памятку о своих кружках, адреса, явки. Прежде мы этого не делали, надеясь на Степана Ивановича и Александра Леонтьевича. Но и они всего держать в памяти не могут.
— Хочу предупредить, — изменился в лице Малчеп-ко. — Что бы вы тут ни говорили, а Степан Иванович против всяких записей.
— Но ведь Хохол не святой. Как и все мы, — напомнил ему Василий Старков. — Он уже был под арестом. Кто поручится, что это исключено в дальнейшем? С чем тогда останемся мы?
— Пора переходить от таинственности к глубокой организации. Во всех смыслах, — поддержал его Петр. — Нужна широкая картина.
— И ты о таинственности заговорил? — обиделся Малченко. — А кто больше всех по организации сделал? То-то и оно.
— Не будем считаться, товарищи, — тихо попросила Крупская.
— Владимир Ильич прав, — обнял за плечи Малченко Михаил Сильвин. — Не упорствуй, Александр. А? Дело нужное.
— Пусть, — притих под его рукой Малченко. — Ты ведь знаешь, у меня своих кружков нет.
— Что же тогда сопротивляешься?
— Я уже сказал: пусть! А шифровать буду Некрасова.
Все со старанием взялись за шифровку.
Будто учитель, Ульянов переходил от одного к другому, объяснял, показывал, интересуясь попутно положением дел в кружках. Дошла очередь и до Петра.
— Что с собранием пайщиков на Путиловском? — негромко, чтобы не мешать товарищам, спросил Владимир Ильич. — Дата определена?
— Перенесли на май, — шепотом ответил Петр. — Здесь все в порядке.
— А где не в порядке?
— С Николаем Ивановым. С Киськой. Происходит с ним что-то…
— Насколько мне известно, недавно товарищи доверили ему городскую кассу рабочей взаимопомощи.
— Вот-вот! А после этого он вдруг решил уволиться, уехать на родину. Настоящих причин не объясняет. Говорит: родители плохи. Брат его, Константин, тоже ничего понять толком не может. Родители у них и раньше здоровьем не гордились.
— В причинах надо разобраться. Непременно. Но и препятствовать Иванову не следует. Если решил твердо, пусть едет. Товарищество у нас добровольное… Теперь вы согласны, что у организатора всегда должна быть замена?
— Согласен, Владимир Ильич. Как вы смотрите, если этот вопрос мы обсудим на собрании представителей кружков? И сразу сделаем перевыборы? Уже сейчас?
— По-моему, решение верное. Какую кандидатуру видите вы?
— Скорее всего, Зиновьев…
К двум часам пришли Кржижановский и Зинаида Павловна Невзорова и тоже подключились к шифрованию связей. Это занятие так захватило всех, что никто и не заметил, как погас день.
— Ну и пасха выдалась? — блаженно распрямился Старков. — Хорошо посидели. С пользой!
За самоваром речь зашла о том, кому передать списки.
— Мне, — сказал Малченко. — А я передам их Степану Ивановичу. У него они будут в сохранности.
— Он же был против того, чтобы записывать связи. Вы оба с ним были против.
