Предшествуемые огромным количеством стрелков мы шли вперед, но врага перед нами не было. Наша линия составляла три четверти мили в длину. Хукер находился на краю правого фланга, вместе со своими стрелками.
Приблизившись к кромке леса, издалека, с левой стороны, до нас донесся звук ружейного выстрела. Потом был другой, потом еще один, и в одно мгновение вся наша линия вспыхнула, словно груженый порохом обоз — одним ярким языком пламени.
Прямо перед нами, за узкой полоской леса, так близко, что казалось, что мы можем добросить до нее камешек, пряталась огромная орда мятежников, почти мгновенно исчезнувшая в облаке дыма своих пушек и ружейных выстрелов.
Мой коллега и я находились лишь в нескольких ярдах от Хукера. Это было очень жаркое место. Мы не слышали визга отдельной пули, напротив — объединившись, они слились в общий гул, похожий на шум большой фабрики Лоуэлла. Воздух был наполнен ядрами и снарядами, но все они тогда пролетали над нашими головами.
Хукер — до сего момента обычный человек — в тот момент, когда загремели пушки, вдруг стал могучим гигантом. Его глаза сверкали великим гневом битвы. Казалось, он точно знает, что нужно сделать, чтобы показать всем, что он тут хозяин, и произвести впечатление на всех его окружающих. Обратившись к одному из своих офицеров и указывая на какую-то точку, он сказал:
— Идите и скажите капитану…, чтобы он немедленно поставил там свою батарею!
Он отправил еще несколько распоряжений различным своим подразделениям и батареям, и у него остался только один адъютант. Снова нетерпеливо оглядев лес, Хукер приказал ему:
— Идите и скажите капитану…, чтобы он сию секунду установил здесь свою батарею. Боже мой, как он сможет отсюда всыпать их пехоте!
К этому времени несколько из наших гвардейцев уже погибли. Наши лошади постоянно вздрагивали и шарахались в разные стороны. Один снаряд вспахал землю прямо перед моим вздыбившимся конем, а другой взорвался недалеко от м-ра Смолли, взметнув в воздух громадное облако пыли. Перепрыгнув через невысокий заборчик, Хукер на своей белой лошади оказался в находившемся поблизости саду, и мы с удовольствием последовали за ним. Хотя до него было не более 30-ти ярдов, тем не менее, чтобы добраться до него, нам потребовалось время.
Тут, подстегнутая тремя пришедшими один за другим приказами, на взмыленных лошадях примчалась долгожданная артиллерийская батарея. В мгновение ока она развернула свои пушки и тотчас принялась поливать огнем противника, который также нес очень большие потери и из-за наших стрелков. Прошло лишь несколько секунд, и они дрогнули. Сквозь клубы густого дыма мы видели как, то назад, то вперед, двигались их ряды, а затем они треснули, словно лед весной на реке. Хукер поднялся в седле и громовым голосом воскликнул:
— Они бегут! Бог проклял их! Вперед!
И все сразу же пошли вперед. Наступил вечер, начало темнеть. Проведя с «Забиякой» Джо Хукером достаточно много времени, я отправился назад. Свежие войска шли вперед, а отставшие среди скал деревьев следовали за ними.
Потихоньку двигаясь вдоль травянистого склона, искренне считая, что я в полной безопасности, я был вырван из своих глубоких размышлений пушечным ядром — вызванный им ветерок освежил мне лицо и заставил мою лошадь немного отступить назад и встать на дыбы. Через мгновение за моей спиной пролетело еще одно, и в свете вспышки от взрыва железнодорожной колеи, которую проложили наши солдаты, я увидел, как оно словно мяч катится по склону прямо поперек нашей одетой в синее и неуклонно идущей вперед колонны. Разрыв, который оно произвело в ней, сразу же закрылся.
Санитары на носилках относили раненых в повозки.
В девять часов вечера вышел к одному фермерскому дому, окруженному несколькими нашими пикетами. Мы не осмелились зажечь свечи, мы все еще находились в радиусе действия неприятельских пушек. Хозяин дома и его семья ушли. Я привязал лошадь к яблоне и лег на пол в гостиной, вместо подушки подложив под голову седло. В течение всей ночи, время от времени мы слышали звуки ружейной перестрелки, и первым кого я увидел на рассвете, был командир пикета, трясший меня за плечо.
— Друг мой, — сказал он, — вам лучше как можно скорее уйти. Здесь слишком жарко для штатских.
Я поехал по полю, потому что на лугу было уже опасно.
Так началось долгое и упорное сражение при Энтитеме. Наши позиции составляли три мили в длину с Хукером на правом фланге, Бернсайдом на левом и большим участком посередине, занятым только артиллерией, а Фитц-Джон Портер и его храбрый корпус стояли в резерве. С рассвета и почти до самой темноты обе великие армии сражались как атлеты, напрягали каждый мускул, теряли в одном, восполняли в другом месте, а во многих местах упорно сражались на одной и той же земле, атакуя друг друга снова и снова. Это был жестокий и кровопролитный бой, и никто не мог знать, как он закончится.
С одного из холмов за ним наблюдало около 5-ти тысяч зрителей. Поскольку он находился довольно далеко, в тот день из них пострадало не более трех человек. Макклеллан и его штаб заняли другой — в полумиле от места боя.
«О Боже! Как это красиво,
Для тех, чьи брат и друг тут не сражались» [133].
Никто из тех, кто видел эту величественную панораму, не мог ни описать ее, ни забыть ее. Бились отчаянно — за каждый холм и долину, за каждое кукурузное поле, за каждую рощу и каждый куст.
Пушки палили непрерывно. Частенько мы насчитывали до 60-ти выстрелов в минуту. Это было похоже на гром, а ружейные выстрелы звучали словно дробь дождевых капель во время апрельского ливня. По огромному полю носились потерявшие наездников лошади и обезумевшие люди. Фонтаны грязи от ударов ядер и взрывающихся снарядов, длинные темные пехотные шеренги, покачивающиеся туда и сюда, окутанные клубами ружейного дыма, ярко-красные вспышки и струи белых дымков с каждым выпущенным снарядом — и над всем этим — ослепительные лучи яркого солнца, озаряющие и поле сражения, и его окрестности — от далекого леса на горизонте, до синих гор на южном берегу Потомака.
Мы ясно видели всю нашу линию, кроме крайнего левого фланга — Бернсайд был скрыт холмами. А иногда и пехоту, и кавалерию мятежников. Мы видели, как они давят на наших людей и слышали их ликующие вопли. Затем наши синие колонны двигались вперед, и с крепкими отборными проклятиями оттесняли их назад. Один раз мы видели как большой отряд одетых в коричневое и серое мятежников, в погоне за федералами быстро прошел через кукурузное поле. На мгновение и те, и другие исчезли за холмом. А затем на склоне показались наши измученные солдаты, яростно преследуемые разгоряченным врагом. Но тут появились две длинные, вооруженные сияющими ружьями шеренги синих, которые до сих пор прятались за холмом и ждали. Дистанция была небольшая, и их огонь был смертельным.
Мятежники мгновенно подались назад и снова скрылись за холмом, а наши войска горячо их преследовали. Через несколько секунд они снова появились уже на кукурузном поле. И тогда, когда они шли так плотно, словно пчелиный рой, одна из наших ближайших к ним батарей открыла по ним огонь. Мы отчетливо видели взрывы снарядов, а иногда даже думали, что видим и летящие по воздуху куски человеческих тел. Посетив это поле на следующий день, я насчитал тела 64-х мертвых врагов, лежащих почти одной сплошной массой.
Хукера ранило еще до полудня, и его унесли с поля. Если бы его не вывели из строя, он, вероятно, поставил бы уверенную точку в этой битве. Прекрасно осознавая, что это был один из величайших дней в истории мира, он сказал:
— Я с радостью принял бы смерть от руки врага ночью, если бы я смог сражался с рассвета до заката.
