Подполковник Кругов, - приняв знамя, преклонил колено, и весь полк последовал его примеру.
Все вокруг замерло, лишь в вышине слышен был мерный рокот дежурного звена, несущего, охрану аэродрома.
- Родина, слушай нас! - эхом разнеслись в морозном воздухе слова священной клятвы. - Пока наши руки держат штурвал самолета, пока глаза видят землю, пока в нашей груди бьется сердце и в жилах течет кровь, мы будем драться, громить, истреблять фашистских зверей, не зная страха, не ведая жалости, презирая смерть, во имя полной и окончательной победы над фашизмом. Пусть трепещет враг, не будет ему пощады от гвардейцев. Знамя советской гвардии мы будем хранить и беречь как зеницу ока и пронесем его сквозь бурю войны к светлому Дню Победы.
Командир полка целует уголок знамени, встает с колена, за ним поднимается строй.
- Под знамя, смирно! - командует начальник штаба.
Командир и комиссар со знаменем проходят вдоль строя.
Подполковник Крутов останавливается перед 3-й эскадрильей, и все мы глубоко вздохнули. Улыбка разлилась по лицу Алима Байсултанова. Он подмигнул Петру Кожанову, и тот тоже заулыбался.
Командир вручает знамя Владимиру Петрову. И гот в сопровождении своих ведомых становится на правый фланг эскадрильи. Я вижу, как блестят его глаза - вот-вот заплачет. Но нет - берет себя в руки. Может быть, в эту минуту он вспомнил свою Малую Вишеру, где погибли от рук фашистов его родители, а невеста опозорена и угнана в рабство.
- Полк, напра-во! Торжественным маршем, шагом марш!
Третья эскадрилья с поднятым гвардейским знаменем во главе полкового строя проходит мимо членов Военного совета.
Звучит громкое приветствие:
- Да здравствует воздушная гвардия!
...Вскоре члены Военного совета уехали, а радостные и возбужденные гвардейцы долго еще не расходились. Ко мне подошел Александр Агуреев, крепко пожал руку, поздравил с победами и грустно произнес:
- Прости меня, Василий Федорович. Глубоко и непоправимо ошибся. Глупость сделал, когда ушел из эскадрильи. Не понял ни черта. Прошу, не обижайся, считай меня по-прежнему боевым другом на земле и в воздухе.
У меня запершило в горле, только и смог сказать в ответ:
- Спасибо за откровенность. Я обиды не держу...
Кончился торжественный день. Завтра опять в бой.
ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТЫРЕ - ДВА
В бураны и метели по черным от пороха полям упорно продвигались войска 54-й армии, сбивая артиллерийские заслоны.
На участке Погостье - Венягалово противник, огрызаясь, бросал в бои все новые силы. В середине марта несколько крупных фашистских подразделений прорвались по Соколиному болоту и захватили в тылу наших войск лесной массив, левее Малуксы, который мы, летчики, называли "дамским сердцем" за его конфигурацию.
Под угрозой оказался фланг нашей пехотной дивизии, дравшейся на Малуксинском направлении, и наш четвертый гвардейский получил задачу на разведку и штурмовку скоплений войск в этом лесу.
Еще до рассвета, не зная о предстоящей задаче, мы с инженером эскадрильи Михаилом Бороздиным поехали на автостартере в ПАРМ осмотреть и принять вышедший из ремонта И-16, подобранный техниками эскадрильи в торосах на озере, недалеко от ледовой дороги.
Возвращаясь обратно, я увидел в рассветной дымке две фигуры, маячившие у крыльца гарнизонной столовой. Остановил машину и, открыв дверцу, громко крикнул:
- Эй, кто там? Если на аэродром - валяйте в кузов!
- Одну минутку, Василий... - ответил мне знакомый голос Алексея Лазукина.
- Это ты?! Никак чуть свет прибежал навестить Шурочку? Или всю ночь виражил вокруг столовой?
Я подошел к летчику и девушке. Шурочка выглядела грустной. Большой теплый платок наполовину закрывал ее лицо, блестели заплаканные глаза.
- Что случилось? - спросил я.
- Да вот, - запричитала она, - уже в четвертый раз посылают в Ленинград везти продукты в детский садик, а это для меня мука смертельная. Не могу я гудеть на несчастных...
Я подавил вздох, понимая состояние девушки. Дело в том, что личный состав гарнизона урывал продукты от своего и без того скудного пайка и посылал в детский садик, чтобы поддержать триста маленьких ленинградцев. В благодарность за эти крохи детишки слали нам своя рисунки и трогательные письма, которые даже у нас, мужчин, выжимали слезы. Что уж говорить о Шуре!
- Насмотрюсь на них, да так наревусь, что потом несколько дней сердце болит.
- Шурочка, - пошутил я, стараясь утешить девчонку, - а может, тебе просто не хочется расставаться с Алексеем? Признайся уж, тогда и попрошу командира авиатехнической базы, чтобы послал Клаву. У нее любовь с Виктором Голубевым только начинается, а ваша давно, еще с Ханко, в паре летает.
Шурочка посмотрела на меня пристально и сказала:
- Ей тоже с Виктором не хочется расставаться. Не в этом дело... Но если можно, пусть в этот раз пошлют кого-нибудь другого. А если Клава поедет, то я эти дни сама буду кормить вашу эскадрилью.
- Ладно, Шурочка, да будет так!
Знали бы они, что это последнее в их жизни свидание...
Первым на разведку войск противника в "дамском сердце" вылетел я со своим ведомым, вторая пара - Владимир Петров с Ефимом Дмитриевым.
Полчаса, меняя курсы, летаем над лесным массивом, постепенно снижаясь. Вот уже высота сто пятьдесят, но в густом ельнике ничего не видно, лишь на снегу просматриваются занесенные метелью следы гусениц, повозок, лыж. Странно, если противник здесь, то почему не ведет огня? А может быть, в этом лесу никакого врага нет? Или он почему-либо не желает себя выдавать?
Так никого и не обнаружив, вернулись с задания, и я доложил, что противника даже с малой высоты не нашел. Зенитного обстрела тоже не было.
Тогда командир полка приказал быстро подготовить восемь самолетов с РС-82 и нанести удар по западной опушке леса:
- Неважно, увидят там летчики что-либо или нет. О результатах удара доложить по радио. Таков приказ генерала Федюнинского. Штурмовать лесной массив, гюка противник не обнаружит себя. Это-главная задача дня...
Во втором вылете - без Петрова - я подвел группу к западной части "дамского сердца" на высоте 870 метров (на высотах 700, 800, 900 и 1000 метров я не летал - равные цифры высоты облегчали стрельбу фашистским зенитчикам). В первой атаке "прощупывания" леса каждый выпустил по одному снаряду и дал по одной очереди из пулеметов. Противник продолжал молчать: ни одного зенитного разрыва, ни трассы "эрликонов". Во второй атаке я дал команду применить остальные двадцать четыре снаряда залпом. Тут-то мы наконец "разбудили" зверя.
Шквал огня со всех сторон обрушился на самолеты.
Казалось, зенитками был забит весь лесной массив. Набрав в стороне высоту, я сообщил на КП полка и на пункт наведения о результатах разведки боем и пошел в третью атаку. Мы выполнили ее с пикирования под крутым углом 60 градусов и прочесали пулеметным огнем зенитные точки. Уже на обратном пути мне встретилась шестерка И-16, которую вел Алексей Лазукин.
