Вот на это величие «нравственное» обрушился Байрон как на маскировку лжи и насилия человека над человеком. Впервые в поэтической форме в лице автора «Дон Жуана» высказался человек против сентиментального идеализма в защиту естественных, простых и сильных чувств, не впадая при этом в меланхолическую чувствительность Руссо и ядовито осмеивая тех, кто фальшивой расстановкой слов и понятий заслоняет реальные мотивы человеческих действий.
Искренние и неискренние побуждения, сознательная ложь и самообман, вся относительность качественной оценки внутренней жизни человека проходят перед нами с первых до последних страниц «Дон Жуана». Одной из героинь двадцать три года, она почти бессознательно влюбляется в Дон Жуана, будучи в то же время довольной своим пятидесятилетним супругом. Ей гораздо больше удовольствия доставило бы разделение одного пятидесятилетнего на двух двадцатипятилетних с правом держать обоих при себе. Но ей чуждо лицемерие, она начинает серьезно увлекаться Жуаном. Внезапно влюбленных застает супруг. Возникают новые свойства молодой Юлии: она так умело лжет, она обманывает старого мужа с ловкостью, которая буквально оскорбляет Дон Жуана, он подозревает прирожденную лживость своей любовницы. Но не судите ее преждевременно. Она пишет прощальное письмо Дон Жуану, после прочтения которого читатель стыдится своего поспешного заключения об этой женщине. Ее письмо доказывает всю возвышенность ее сожаления о том, что пришлось прибегнуть к столь низкому средству. Слезы на глазах. Дон Жуана могут вызвать слезы на глазах читателя, но когда Дон Жуан читает это письмо, стоя на борту корабля, подкрадывается морская болезнь, герой испытывает тошноту. Письмо улетает в море, выпав из рук Дон Жуана, наклонившегося через борт. Усиливается буря. Кораблекрушение. На обломках корабля, на лодке истощенные матросы с'едают последние остатки пищи и голодными глазами смотрят на уцелевших пассажиров. Решают кинуть жребий — кого первого надо убить и с'есть. Для жеребьевки рвут на куски и номеруют оставшиеся странички письма Юлии. Представители «нравственного» человечества на строчках любви ставят номер будущего смертника. Матрос Педрилло вынимает этот номер, цифра смерти поставлена на самой нежной строчке письма. Есть еще место под небом, где рядом с тихой мечтой любви можно встретить выражение ужаса в остекляневших глазах человека, превращаемого в пищу своих товарищей? Есть ли такое место во вселенной? Байрон отвечает за своего героя: «Да, есть такое место. Это наша старая знакомая земля».
Вторая героиня Байрона — это Гайде. На этот раз это женщина положительного типа. Тем-то и замечательно это произведение, что в нем наряду с едким и желчным смехом мы видим спокойную внимательность взгляда Байрона при встрече с полноценными явлениями жизни. Байрон не отрицает их существования и деятельно их разыскивает.
Но разве существует мир правильно устроенный, в котором дважды два равняется четырем, живой мир, в котором самые низменные и наиболее возмутительные страсти могут каждую минуту дать знать о себе? Мир, в котором проявление красоты и человечности жизни встречаются то в виде минутного проблеска, то волной света, то многодневного сияния, то солнца многих лет? «Да, — отвечает Байрон, — такой мир существует».
И вновь ведет читателя с невольнического рынка на поле сражения, где солдаты поднимают детей на Штыки. Описывает рабство и барабанный бой, войну и альковные дела, и лицемерные покровы этих дел, для того, чтобы внезапно прорезать воздух звуками революционной боевой трубы. Снова строчки о великой революции. Вот описание Англии, сделанное пером материалиста. Байрон пишет: «Одни толкуют о возвышенных страстях, другие о призыве чувств, третьи обращаются к лозунгам рассудка, но ни одна жалоба не действует так сильно, ни одна военная труба не вызывала такого поспешного ответа, ничто не пробуждает такие благородные чувства в Англии, ничто не действует так умиротворяюще — как укрощающий страсти и прекращающий ссоры могучий звук обеденного колокола».
Байрон говорит о себе: «Чем больше я страдаю от болезней, тем более я становлюсь ортодоксальным. Первый удар заставил меня поверить в господа бога. Я, впрочем, всегда в него верил, равно как и в чорта. Второй — в непорочное зачатие святой девы. Третий — в происхождение зла. А четвертый удар неопровержимо убедил меня в существовании святой троицы. Одного мне только недостает, чтобы я уверовал окончательно, одного я пламенно желаю, чтобы троица состояла из четырех лиц».
Происхождение зла и добра и социальная значимость этих понятий в разные эпохи берется под обстрел байроновской сатиры, главным образом путем приведения к нелепости основных истин религии и социальной морали XIX столетия. Байрон пишет: «Нравственное падение райского воробья, который тоже обречен на земные страдания, это, конечно, дело рук господа бога. Что касается преступления этого воробья, то библия ничего не сообщает на этот счет. Но я-то имею основание предполагать, что и воробей был с позором выгнан из рая за то, что осмелился посидеть на том дереве, которое столь любовно обшаривала госпожа Ева».
Меррей перепугался насмерть, прочтя это, и отказался издавать «Дон Жуана». Байрон обратился к комиссионеру, который был поставлен в такое положение, что издание принесло ему убыток. Байрону предложили еще до выпуска «Дон Жуана» смягчить такие места, как суждение автора: «Гораздо почетнее осушить одну единственную слезу, чем пролить море крови». И далее, то место, где английская королева Елизавета именуется полуцеломудренной королевой. Вычеркивали также и противопоставления: «Дети Ирландии тают от голода, а Георг английский весит уже четырнадцать пудов».
«О, Ульберфорс! — восклицает Байрон, — ты благороднейший человек, стремящийся освободить негров от рабства! Тебе остается маленькое дело — в один прекрасный день привести в порядок и другую половину человечества. Ты освободил негров, а теперь с помощью Англии обрати в негров все белое население Европы. Обрати всех нас в рабов российского хвастуна Александра I и отправь всех трех коронованных людей Священного союза в Сенегал с поучением, что соус, пригодный для одного гуся, годится и для многих гусей, и пусть бич плантатора щелкает по спинам королей, ибо самая загнанная лошадь бьет задом, когда упряжь в'едается в тело, а трудящемуся человечеству надоест в конце-концов играть в терпение библейского Иова. Одна революция способна очистить землю от ада. Не знаю, кто в ней победит, но даже без этого знания я бегу в первые ряды. Грядущие поколения с трудом будут верить историкам, повествующим о королях нашего времени. Они удивятся так же, как удивляемся мы, видя остатки мамонта. Подумайте, что станется с людьми, если им показать вырытого из земли нашего Георга IV. Потомки с трудом поверят, что такое чудовище могло существовать. Но мне-то это все равно, я пою — боже, храни короля и королеву, ибо уж если ты, господи, перестанешь их охранять, то кто же это сделает, — сомневаюсь, чтобы люди! Чудится мне, слышится мне, чирикает маленькая птичка и поет о том, что простой народ становится все сильнее и сильнее!»
