Это поведение нас очень угнетало, и на фоне развалин и рассеянных братских могил мы не очень радовались нашему выходу из партизанских лесов. В партизанских рядах мы не чувствовали того отношения, которое почувствовали после сдачи оружия. Внутреннее опустошение всплыло на поверхность и задело все уголки нашей души. Нам не мил был сытный хлеб, нас не радовала свобода. Угнетенное состояние нарастало со дня на день, и будущее также казалось нам насыщенным еврейской кровью[85].
Нас мучило будущее, полное следов грозного прошлого. После выхода из лесов, избавления от гитлеровцев жизнь наша, казалось, все же не приобрела смысла. Трудно было довести до своего внутреннего «я», что свобода завоевана.
На Волыни начинаются украинские степи. В довоенные годы широкие поля давали хлеба досыта. Волынский еврей был человеком с широким сердцем, щедрой рукой, отличался доверчивостью и душевным спокойствием. Щедрая рука, раскрытая дверь — вот родовые символы Волынского еврейства.
Своеобразную печать наложила Волынь на еврейские города и местечки, и евреи, в свою очередь, наложили свой отпечаток на славянские земли. Поколения евреев были проникнуты идеями радостного хасидизма, еврейскими традициями, национальными и социально-этическими идеями. На Волыни родились наш национальный поэт Х.-Н. Бялик и рано скончавшийся М. 3. Файерберг[86], писавший на иврите.
Центром польской части Волыни был Ровно, город сравнительно молодой, история которого насчитывает 150 лет. Благодаря проходящим вблизи железным дорогам, город быстро развивался. Две железнодорожные линии проходили здесь: Одесса — Варшава и Одесса — Петербург. В 20-е — 30-е годы сеть железных дорог расширилась за счет связи с Ригой, Вильнюсом, Львовом и Констанцей, протянулась от Балтийского до Черного моря.
Ровно был еврейским городом. После первой мировой войны сюда начался наплыв евреев из Житомира, Киева и других городов России. Говорили, что из трех ровенских евреев только один рожден здесь, а остальные — приезжие. Тогда же через Ровно проходили большие транспорты еврейских беженцев из России, получая здесь помощь от благотворительных организаций.
В двадцатые годы экономическая жизнь еврейского населения прочно стабилизировалась. Основными источниками материального благополучия были торговля, мелкая фабрично-заводская промышленность и ремесленничество; хорошо развивались хлеботорговля, лесоторговля, лесопильная и сахарозаводская промышленность; производилась большая торговля цементом, текстильными товарами, железом и скобяными товарами. Здесь, в Ровно, возникли большие склады продукции крупнейших польских промышленных центров.
По переписи населения 1936 года в Ровно числилось 42 тысячи жителей, из них евреев — 25 тысяч. Позже, через несколько лет, считали, что население Ровно составляет 80 тысяч человек, из них евреев — 67 тысяч, то есть 84 процента.
Еще в двадцатые годы еврейская общественная жизнь Ровно получила значительное развитие. Хотя и в прошлом Ровно тоже имело определенные еврейские общественные традиции.
В Ровно развилось стремление создать современные национальные школы. В помещении «Талмуд-Торы»[87] состоялась учительская конференция школ Волыни. В этой учительской конференции от Домбровицкой школы принимали участие: я — автор этой книги, Берко Перельштейн, Дора Гойзенберг, Залман Мушер, самоотверженный учитель и общественный деятель, погибший от рук петлюровских бандитов вместе с общественным деятелем Фишманом. На конференции горячо обсуждались проблемы языка, программы семилетней еврейской народной школы.
В Ровно помимо «Талмуд-Торы» существовал и еврейский детский сад под руководством Берман — замечательной последовательницы Фребеля[88].
Хотя Ровно был родиной выдающихся ученых-идишистов[89] — Нахума Штифа и Мойше Зильберфарба, развитию иврита[90] здесь придавали большое значение. В 1920 году была основана гимназия на иврите, первым директором которой был математик Кипер, эмигрировавший впоследствии в Израиль и ставший преподавателем в гимназии «Герцлия»[91].
В 1920 году мне пришлось в летние месяцы работать в Ровно в детской колонии. Там работали преподавательница Соня Полевская, педагог Гутерман из Киева, Борис Смоляр, эмигрировавший впоследствии в Америку. Денежные средства для летних лагерей выделил Киевский Красный Крест в виде пособия для детей, пострадавших от петлюровских погромов. Большую помощь в организации детских лагерей оказал Арон Гольдин.
Кроме ивритской гимназии, насчитывавшей в 1939 году пятьсот учеников, было еще три школы общества «Тарбут» («Культура»), насчитывавшие девятьсот учеников, два детских сада «Тарбута», Клуб имени Бялика с библиотекой при нем. Выходили две еврейские газеты — ежедневная и еженедельная. Большая культурная работа велась не только в Ровно, но и в провинции. Расскажу только о нескольких местечках.
Местечко Корец находится на шоссе Киев — Ровно — Брест — Варшава. Там проживало около тысячи еврейских семейств. Так как при польской власти Корец находился у самой польско-советской границы и сообщение через него было прекращено, местечко очень обеднело, но общественно-культурная жизнь не заглохла. Функционировала школа «Тарбут» на двести пятьдесят учеников. Центром еврейской общественной жизни был Дом книги.
Подобно Корецу город Острог был также на самой польско-советской границе. Там проживало три тысячи еврейских семей. Город этот отличался своей природной красотой, его окружали красивые горы, на которых возвышались замки старых польских магнатов. Через Острог протекала красивая речка.
В Остроге была одна из старейших еврейских общин на Волыни, и город славился еврейскими историческими личностями и памятниками. Здесь жил и работал в начале XVII века выдающийся комментатор Талмуда[92] Самуил Эдельс (Магаршо[93]). Старая синагога в Остроге до сих пор называется его именем — Синагога Магаршо. В этой синагоге хранились художественные занавеси 400—500-летней давности. У западной стены синагоги под стеклом хранился камень разрушенного дома Магаршо, с надписью «Пришелец не будет ночевать на улице: я раскрываю свои двери путнику». На кладбище находились могилы многих выдающихся общественных и религиозных деятелей, в том числе Магаршо и еврейского врача, привезенного из-за границы для лечения знаменитого цадика[94], оставшегося навсегда в Остроге и лечившего бесплатно бедноту. Среди могил была одна, «возраст» которой 800 лет.
