Я стал отличником боевой стрельбы, но последняя автоматная очередь была явно лишней. Павлик честно признался, что неправильно трактовал слова полковника. Качаев мысли не мог допустить, чтобы его креатура облажалась на такой мелочи, поэтому набранные очки мне не сняли.
Качаев любил водку, пение под гитару, баб и все такое. Когда у него было плохое настроение, он пришагивал развалочной походкой к нам в казарму и орал:
– Третий взвод, на плац.
Тридцать сусликов, запечатанных в лоскуты невечерних костюмов, приступали к ходьбе в пять шеренг, распевая «Марусю» из кинофильма «Иван Васильевич меняет профессию». Это тоже было одним из моих ноу-хау в свете строевого пения. В песне есть место, где все суслики затыкались, и оставался только надрывающийся вокал суслика-затейника Павлика:
– Маруся от счастья слезы льет, как гусли душа ее поет.
После чего тридцать юношеских глоток рявкали:
– Кап, кап, кап – из ясных глаз Маруси…
Какая никакая аранжировка, слизанная с оригинала. «Маруся» была домкратом, с помощью которого можно было поднять настроение Качаеву и всем остальным папам в погонах. Прослушав живое исполнение нетитулованного хора мальчиков-сусликов, Качаев удалялся, посвистывая, катать шары на бильярдном столе в каптерке. Ему, собственно, я обязан тем, что моя «военная» карьера закончилась традиционным образом – увольнением в запас.
Мне не удалось избежать участи землекопа из-за совершения неполового акта, за который в армии полагается если не расстрел, то ремнем по попе точно. Я покинул территорию части вместе с одним из художников, рисовавших надпись «Воин, гордись службой в рядах войск радиоэлектронной борьбы», по имени Диня в самый разгар боев за угольный урожай.
Разгрузка угля, которой завершались наши сборы, никак не вписывалась в планы творческой богемы. Зато она вписывалась в «план» Дини, которого у него оставалось еще на пяток косяков. Наш куратор, который на военной кафедре обучал сусликов азбуке Морзе, приказал двум освободившимся от искусства боевым единицам (концерт проведен, надпись дорисована), отправиться за лопатами. Две освободившиеся от искусства боевые единицы послали его в известные всей русской нации края, а сами отправились под сень деревьев, находящихся вне досягаемости взора начальников. Диня настоятельно рекомендовал раскумариться. Я не курил уже несколько лет и начал забывать, что это такое. Вспоминать желания не было.
Мы залегли на берегу озера. В пятидесяти метрах от нас в воде плескались еще совсем молоденькие барышни, карельские наяды.
– Эх, девочки, что ж вы так поздно родились, – вздохнул я.
Грех было жаловаться. Месяц казарменного положения – не самое страшное, что может преподнести жизнь. К нам проявляли больше терпения, чем к здешним срочникам. В части на одного солдата приходилось три офицера, поэтому поиметь рядового защитника отечества было кому. В столовой лысый солдатенок, крепенький как маринованный подосиновик, наехал на курсанта. Договорились о стрелке за свинарником. Потом, пораскинув мозгами, решили не идти. То, что мы загасим солдатенков, сколько бы их туда не пришло, было ясно как божий день. Мало того, что мы превосходили их по численности, так и всяких каратистов-боксеров среди курсантов хватало. Но всплыви этот инцидент на поверхность, и несколько лет посещений военной кафедры псу под хвост, тогда как солдатам по большому счету терять нечего.
Солнце подогревало ноги, одетые в грязные, дырявые кеды, голова превращалась в печеное яблоко. Местность располагала к релаксации – летняя Карелия, курорт нордических людей, убаюкивала, вызывая торможение мыслительных процессов.
– Давай, давай дунем, – науськивал меня Диня.
Я согласился. Делать было нефиг. В конце концов, можно разок вспомнить молодость. Диня забил косяк, мы раскурили его тут же. Меня накрыло так, как не накрывало в былые годы. Трава была отменной.
– Кажется, тот берег начинает немного двигаться, – сообщил я о своих наблюдениях.
– Правда? – отозвался Диня, не вынимая травинку изо рта. – И с какой скоростью?
Мне было хорошо. Армейские страхи отошли на второй план. Лето создано для того, чтобы плавить сало на солнце, а не играть в слоников, как во время учебных занятий по РХБЗ (Радиохимическая и бактериальная защита). Весь взвод облачается в резиновые комбинезоны и противогазы и совершает круговые беговые движения по плацу. А тех, кто не бежал, заставили переползти футбольное поле три раза туда обратно. Это сложно – переползти футбольное поле несколько раз, хотя кажется, что проще репы пареной.
Мы лежали, подставив небу расслабленные дезертирские хари, в то время как в части была объявлена тревога, потому что две освободившиеся от искусства боевые единицы не могли сыскать уже два часа. Меня разбудил крик комвзвода Димы, с которым мы когда-то ходили в тренажерный зал.
– Петрович, живо в часть. Вас там уже ищут.
Мы с Диней похихикали.
– Ладно, хорош гнать.
– Я не шучу, давай немедленно.
В казарме уже заседал военный совет в лице полковника Качаева и еще одного полковника, названного Филей, поскольку фамилия его созвучна с именем спок-ноч-малыш песика. Где мы пребывали все это время, догадаться было не сложно, поэтому полковники просто дожидались возвращения блудных сынов, чтобы поставить их рачком, на что они имели полное право, потому что присягу мы уже приняли. Лицо Фили было такого же цвета, как панцирь обитателя водоемов с клешнями, которого подвергли термической обработке в кипящей воде. Качаев напоминал сосну в безветрие. Филя склонялся к тому, чтобы выгнать нас тут же к чертовой бабушке, посещение военной кафедры считать недействительным, в общем, перечеркнуть все надежды на откос от армии. Качаев пытался утихомирить своего коллегу, амортизируя его выпады в нашу сторону своим спокойствием. Он мне явно симпатизировал за пение в строю, за боевые листки, которые я писал в стихах (в одном из них Павлик, дешево копируя Пушкина, изобразил часть как царство, а Качаева как царя-батюшку).
Филя разорался. Он выпускал скопившийся пар минут десять, и мы с Диней постепенно углублялись в пол. Хэш еще не выветрился, и к нехилому испугу примешивалось желание захихикать. Я никак не мог прислушаться к голосу разума, который мог бы подсказать дальнейший расклад событий, потому что разум был затуманен, как осенняя Темза. И при этом жуткая измена. «Все смешалось в доме… этих, ну как же их?»
– За всю историю части такое В ПЕРВЫЙ РАААЗЗЗЗЗ!!!!!! – скандировал Филя с периодичностью один выкрик в секунду. – Подобной наглости никто до вас не набирался! Пишите объяснительную!
