Джо Уокер чувствовал себя превосходно. В августе он установил новый рекорд скорости на Х-15, выжав из Малого двигателя все, на что тот был способен, — 3,31 Мах, или 2196 миль в час. А после приземления на берегу озера Роджерс он издал ковбойский клич, который все услышали по радио. Таков был Джо Уокер. Неделю спустя Боб Уайт установил на Х-15 новый рекорд высоты — 136 500 футов, то есть немногим более двадцати пяти миль. Это был отличный полет. Малый двигатель был использован до предела. А условия почти полностью соответствовали условиям космического полета. Боб поднял корабль в воздух по баллистической дуге — именно по той траектории, по которой должна была взлететь система «Меркурий-Редстоун»… когда-нибудь. При подъеме уровень перегрузок составлял 5 g (астронавт в «Меркурии» должен был испытывать нагрузку в 6 g). Состояние невесомости длилось примерно две минуты — в то время, когда корабль поднялся на вершину своей дуги. Астронавт в «Меркурии», как предполагалось, должен был находиться в невесомости пять минут. На высоте 136 500 футов воздух был такой разреженный, что Уайт совсем не мог управлять аэродинамикой. Там стояла полнейшая тишина, и можно было видеть пейзаж внизу на сотни миль — от Лос-Анджелеса до Сан-Франциско.
Это очень напоминало полеты на «Меркурии», как они задумывались, за исключением того, что Боб Уайт был пилотом от начала и до конца. Он контролировал полет! Он поднял корабль, провел его через атмосферу и опустил в Эдвардсе. Он не плюхнулся в воду, словно обезьяна в ведре. Портрет Боба Уайта появился на обложке «Лайфа». В конце концов, во вселенной существовали Справедливость и Логика. Боб Уайт на обложке журнала «Лайф»! Уже целый год «Лайф» был бюллетенем астронавтов «Меркурия». Но теперь правда открылась даже Генри Льюсу и его людям. Наверное, они поставили не на ту лошадь. Ведь так? Теперь Уокер, Уайт и Кроссфилд могли позволить себе немного зависти друг к другу. Люди из телешоу «Такова ваша жизнь» прибыли в Эдвардс и беседовали со всеми, кто знал Джо Уокера. Это было одно из самым популярных шоу на телевидении, и строилось оно как вечеринка с сюрпризом: герой, в данном случае Уокер, ничего не знал до самого начала шоу, в котором излагалась его биография. Скотт Кроссфилд заключил контракт на написание своей автобиографии, а к Бобу Уайту обратилось с предложением о контракте издательство «Тайм-Лайф».
У Боба Уайта все было в порядке. В «Лайфе» о нем напечатали большой материал, и все увидели, что Уайт ни в чем не изменил себе. Журналисты изо всех сил пытались сочинить о нем одну из этих «личных историй», но из Уайта удалось выжать лишь крайне схематичный набросок автобиографии. Таков уж был Боб Уайт.
Истинный брат!
Пейзаж навевал тоску. Смотреть было не на что: снег, клубящийся над дорогой, и медленно проплывающая неприглядная сельская местность. Между Лэнгли и Арлингтоном даже лес выглядел унылым и настолько чахлым, что и снег его не скрашивал. По автомобильному приемнику было слышно, как Джон Ф. Кеннеди начинает свою инаугурационную речь. Качество приема было плохим, звук то пропадал, то снова пробивался через помехи. Диктор приглушенным голосом, словно комментируя теннисный матч, объявил, что в Вашингтоне сейчас холодно, на Капитолийский холм дует ветер, а Кеннеди стоит без головного убора и без пальто. Голос Кеннеди был неестественно высоким. Казалось, он кричит для того, чтобы согреться. Он произносил множество высокопарных слов. Но они проплывали мимо сидящего в автомобиле Джона Гленна, как снег и низкорослые сосны за окном.
В этом заключалась доля иронии, потому что сначала Лоудон Уэйнрайт думал, что Гленн полностью поглощен приветственной речью нового президента. Он вертел ручку настройки приемника, пытаясь справиться с помехами, и что-то говорил, но Гленн, казалось, не обращал внимания. Уэйнрайт был одним из журналистов «Лайфа», которым было поручено написать «личные истории» астронавтов, и он собирался как следует познакомиться с Гленном. Сейчас Гленн ехал домой и подвозил журналиста до Национального аэропорта. Если бы Гленн пытался уловить каждое слово Кеннеди, в этом не было бы ничего удивительного, ведь Джон — представитель лучшей разновидности знаменитостей. Он серьезно относится к Богу, стране и домашнему очагу. Но вскоре Уэйнрайт заметил, что Джон не слышит ни его, ни президента. Он находился где-то далеко, за тысячу миль отсюда, и там его не ждало ничего хорошего.
За три последних месяца острое чувство соперничества между семерыми парнями совершенно сошло на нет. Все участники проекта «Меркурий», включая астронавтов, испытывали серьезное — нет, ужасное — беспокойство. После неудач с запуском системы «Меркурий-Атлас» и случая с «пробкой из-под шампанского» вопрос уже стоял не о том, кто из них первым отправится в космос, а о том, полетит ли кто-нибудь из них в космос вообще или даже продолжат ли они носить титул астронавта.
Естественно, для Боба Гилрута, Хью Драйдена, Уолта Уильямса, Кристофера Крафта и прочего начальства из НАСА прикрытие проекта «Меркурий» по каким-либо причинам было бы сокрушительным поражением. Но все равно не таким, как для астронавтов. Подумать только! Вас объявляли самыми храбрыми людьми в Америке, бесстрашными пионерами космоса, помещали ваши фотографии на обложку «Лайфа», вас восторженно приветствовали рабочие на заводе в Сан-Диего, о вас мечтала каждая сочная молодая буфетчица в «Конакаи»… И после всего этого вам говорят: огромное спасибо, но все отменяется… Ведь теперь они станут товаром второго сорта! Они снова переоденутся в форму — авиационную, флотскую, морской пехоты — и будут отдавать честь и суетиться, семеро самых смешных неудачников в армии!
Попробуйте только представить себе это… А в конце 1960 года все складывалось именно так. Все они — астронавты, администраторы, инженеры, специалисты — внезапно оказались в такой панике, что началась «обозная» стадия. Они старались изо всех сил, как попавшие в осаду пионеры на диком Западе. Теперь стало делом чрезвычайной важности протолкнуть вперед программу «Меркурий-Редстоун», прежде чем новый президент и его научный советник Визнер найдут общий язык с НАСА. Их согревала отчаянная надежда завершить несколько испытаний, которые продвинули бы программу так близко к первому пилотируемому полету, что Кеннеди не решился бы закрыть проект «Меркурий», не оставив им хоть одной попытки. Так что все лезли из кожи вон, не забывая при этом о предосторожностях. Количество беспилотных испытаний было резко сокращено. Каждый тест строился на результатах предыдущего, а первый пилотируемый полет должен был состояться в течение трех месяцев. Они были готовы попробовать то, о чем раньше даже и не думали. Вместо того чтобы подготовить к следующему испытанию новую ракету, они решили использовать ту, что участвовала в случае с «пробкой из-под шампанского». В конце концов, она ведь не взорвалась, а просто отказалась взлетать.
