Интересно следующее. Список добрых дел, совершаемых русскими во Франции, пополнялся и в самом лагере. Об этом сообщает в своих воспоминаниях жена Игоря Кривошеина:
...
Так как передачи в еврейское отделение лагеря были очень долгое время запрещены и люди там ужасно голодали и мерзли, русский лагерь наладил трос из одного отделения в другое, и по ночам часть посылок передавалась туда.
Комитет занимался также сбором пожертвований для семей заключенных и раздачей пособий. Сергей Федорович Штерн, который посвятил годы жизни сбору пожертвований и оказанию помощи нуждающимся эмигрантам, взялся продолжить такую деятельность в пользу всех преследуемых оккупантами. Со своей задачей он справился прекрасно.
Кроме посылок, материальной помощи и документов для лиц, преследующихся немецкой администрацией в Париже, на улице Лурмель давали кров и пищу всем нуждающимся. Люди жили во флигеле и в сарае, за неимением места некоторые спали просто на полу в зале.
Игорь Кривошеин вспоминал:
...
Здесь вопрос уже шел не только о насущной помощи и крыше над головой, дело дошло вплоть до того, что на лурмельской кухне работал некоторое время, до переправки к партизанам, бежавший из лагеря один из первых советских военнопленных, и он был не последним. Долгое время скрывались два американских летчика, которым удалось раздобыть поддельные документы и переправить в безопасную зону. Нужно было доставать поддельные документы и для участников Сопротивления, и для евреев, которые скрывались на Лурмель и в Нуази. Из этих центров была налажена сложная цепь по всей Франции для спасения и бегства людей…
В результате русская монахиня и ее организация оказались в самом центре настоящей антифашистской борьбы с хорошо налаженными связями, и этим звеньям удалось сохраниться вплоть до февраля 1943 года!
Сама матушка была очень довольна проделанной работой. Жена Игоря Кривошеина вспоминала, как летом 1942 года это отметили:
...
…мать Мария устроила на рю Лурмель скромный праздник в честь годовщины образования Комитета Помощи; стоял небольшой стол с незамысловатой закуской военного времени, были все дамы, работавшие в Комитете, о. Клепинин и, кажется, Пьянов. Настроение у всех было хорошее, все ждали, что скажет мать Мария; лицо у нее светилось весельем, на нем даже играла лукавая улыбка и, взяв рюмочку водки, она произнесла маленькую речь про Комитет и его работу, и в конце сделала шутливый комплимент Игорю Александровичу за то, что он сумел устроить это дело, которое уже целый год благополучно здравствует.
В комнате матери Марии находился мощный приемник – его оставили на хранение друзья, покинувшие Париж. Каждый вечер матушка ловила запрещенные вести, забывая о проходящих под окнами германских патрулях, а утром на большой карте СССР, занимавшей всю стену комнаты для собраний, стоя на столе, передвигала булавки и красную шерстинку, указывавшую на положение фронтов. Увы, в 1941 году эта шерстинка передвигалась все больше и больше на восток. Но матушка никогда не теряла веру в победу над фашизмом. Она говорила своим друзьям:
– Я не боюсь за Россию. Я знаю, что она победит. Наступит день, когда мы узнаем по радио, что советская авиация уничтожила Берлин. Потом будет и русский период истории. России предстоит великое будущее. Но какой океан крови!
И опять ее мысли совпали с блоковскими! Еще в апреле 1917 года поэт записал в дневнике:
...
Все будет хорошо, Россия будет великой. Но как долго ждать и как трудно дождаться.
Победы СССР приводили матушку в восхищение.
– Наши-то… наши! Уже Днепр перешли… Ну, теперь кончено! Мы победили…
Она жила этими победами и не могла дождаться триумфального финала…
Глава 14 Посильная борьба
Нет, мир с тобой, я говорю, сестра, -
И ты сестру свою сегодня слушай, -
Мы – искры от единого костра,
Мы – воедино слившиеся души.
Мать Мария (Е. Кузьмина-Караваева)
Самый опасный период для «Православного дела» наступил в 1942 году. В феврале этого года в Париже как раз и были расстреляны русские участники Сопротивления Борис Вильде и Анатолий Левицкий, с которыми сотрудничала мать Мария. А вскоре во Франции вступил в силу указ гитлеровской канцелярии о необходимости всем евреям старше шести лет носить желтую звезду Давида – эмблему в форме гексаграммы, широко признанный символ иудаизма. Носящим этот знак запрещался доступ почти во все общественные места, а делать покупки они имели право лишь в течение часа – с 3 до 4 часов дня.
Практически сразу же начались массовые аресты евреев. В нацистской инструкции говорилось:
...
Евреями считаются те, кто принадлежит или принадлежал к иудейской вере или у кого более двух еврейских дедушек или бабушек. Евреями считаются дедушки или бабушки, которые принадлежат или принадлежали к еврейской вере… В случае сомнения евреями считаются все лица, которые принадлежат или принадлежали к еврейской религиозной общине.
Туманность этого странного и запутанного определения позволила многим подавать иски в суды, чтобы доказать: их неправильно причислили к евреям. Чаще всего подобные заявления подтверждались свидетельством о крещении.
После указа об обязательном ношении желтой звезды мать Мария и Лурмельский комитет помощи решились на рискованный шаг: выдавать евреям свидетельства о православном крещении. Матушка вместе с отцом Димитрием Клепининым крестили их в Лурмельской церкви, выдавали свидетельства, прятали новообращенных от массовых арестов, переправляли в безопасные районы страны.
Приходилось сталкиваться и с тем, что некоторые желали только получить от православного прихода необходимые для спасения бумажки, но никак не креститься. Разумеется, такое поведение казалось русским священнослужителям оскорбительным, но они шли даже на это, только бы спасти людей.
Не с этими ли обстоятельствами связано любопытное стихотворение матери Марии, написанное в то сложное время? Переписываемое тайком, оно разошлось по Парижу:
Два треугольника – звезда,
Щит праотца, царя Давида,
Избрание, а не обида,
Великий дар, а не беда…
Пускай же те, на ком печать,
Печать звезды шестиугольной,
Научатся душою вольной
На знак неволи отвечать.
Когда епархиальное управление, почувствовав «неладное», потребовало представить списки новокрещеных в Лурмельской церкви, отец Димитрий отреагировал так:
