По поводу этого влияния на поэзию Кастро Алвеса Аманда Нассименто в своем труде «Негр и Бразилия» (1940) пишет: «Жоаким Набуко и Кастро Алвес, два великих борца за освобождение негров от рабства, во многом обязаны происхождением своего гения и его пламенем влиянию окружавших их в детстве нянек негритянок».
Афранио Пейшото относительно няни мулатки Леополдины (в книге «Кастро Алвес, поэт и поэма», Лиссабон, 1922) пишет: «…Здесь прошли самые нежные годы детства поэта, убаюкиваемого своей кормилицей, мулаткой Леополдиной, которая рассказывала ему грубые и фантастические истории сертана — первое очарование для пылкого воображения ее приемного сына; сын Леополдины — Грегорио — впоследствии прислуживал Кастро Алвесу». И Шавиер Маркес говорит: «…Поэт провел почти все свое детство, окруженный материнскими заботами и ласками отца и оставаясь на попечении служанки майора Силвы Кастро — мулатки Леополдины, которая была его кормилицей. Она, говорили родственники, хорошо воспитала мальчика, и он питал к ней привязанность и нежную дружбу. Она возбудила воображение ребенка фантастическими историями, легендами и описаниями сцен рабства».
Кстати, о призраках… Я был учеником-интерном в Ипиранга-колледже в Байе, в доме, где умер Кастро Алвес. Зала, в которой скончался поэт, была в то время классной комнатой, и среди учеников ходила молва, что Кастро Алвес нередко появляется там по ночам. Ученики помоложе не спускались в класс ночью, боясь встретиться с поэтом. Вспоминаю, как однажды я с двумя приятелями решил провести ночь без сна в ожидании появления Кастро Алвеса. Мы выскользнули из спальни, спустились в залу, где умер поэт, и замерли там, дрожа от холода и страха. Я не могу утверждать, появился поэт или нет, так как меня охватил сон и я проснулся, только когда классный надзиратель, встававший раньше учеников, обнаружил меня спящим за партой и решил отменить мне воскресный отпуск.
Любопытно, что биографы Кастро Алвеса пренебрегают некоторыми важными фактами и значительными в его жизни личностями, в особенности в период его детства. Относительно младшего лейтенанта Жоана Жозе Алвеса я сумел найти сведения только у Педро Калмона. Остальные же не имели понятия об этом интересном человеке, который не мог не оказать влияния на поэта.
Эдисон Карнейро пишет («Кастро Алвес», Рио-де-Жанейро, 1937): «Этот старый театр, один из самых древних в Бразилии, был открыт 13 мая 1812 года, причем пожар разрушил его в ночь на 6 июня 1923 года, меньше чем за месяц до столетия независимости Баии (2 июля 1923 года)». И я отмечаю, что этот театр был ареной некоторых важнейших фактов из политической и артистической жизни Бразилии.
Отец Кастро Алвеса был довольно видной личностью в Байе Его биография, как известного врача, была опубликована Антонио Пасифико Перейрой в «Медицинской газете Баии» (1897).
Об этих стихах Кастро Алвеса написал Эуклидес да Кунья («Кастро Алвес и его время»): «Теперь часто вспоминают самые живые, вернее сказать, самые гонгорские[40] или кондорские[41], стихи, звучащие с такой силой, что они навсегда запечатлеваются в народном сознании. Так, в 1867 году в Ресифе, когда конная полиция разгоняла собрание республиканцев, поэт выступил против полицейских, декламируя резкие стихи, которые начинались так:
Принадлежит народу площадь.
Как кондору — небес простор.
Видите, как здесь революционер принес в жертву лирика. Такие стихи сочинил бы любой импровизатор-сертанежо. Между тем, хотя их и нет в книгах поэта, эти стихи все же существовали».
О влиянии поэзии Эдисон Карнейро пишет: «Я думаю, что Поэзия (именно с большой буквы) непременно присутствует во всех человеческих неосознанных действиях, сколь банальными они ни показались бы. Она самая суть жизни. Она связующее звено между людьми, которые с ее помощью чувствуют себя равными. Но, будучи неразрывно связана с их экономическими условиями, поэзия в нынешнем обществе отражает антагонизм между буржуазией и пролетариатом, отражает и предсмертные хрипы класса, который продолжает господствовать только по инерции, и первые признаки нового, непокорного поднимающегося класса. Поэзия в классовом обществе не может не быть классовой, то есть боевым оружием и орудием пропаганды…»
Эдисон Карнейро в одной из своих книг по африканологии («Негритянские религии», Рио-де-Жанейро, 1936) говорит, что Энженьо Вельо (самый древний и самый известный из негритянских храмов Бразилии) существовал под землей, причем входили в него через дупло дерева — так было в эпоху рабства, когда религиозные церемонии баиянских негров усиленно преследовались.
Касаясь поэм, которые Кастро Алвес написал для Леонидии Фраги, Афранио Пейшото отмечал: «К числу самых красивых стихов Кастро Алвеса, несомненно, относятся «Гость» и «Духи». Оба эти произведения написаны в Курралиньо в 1870 году. Я интуитивно чувствую, что они вдохновлены одним и тем же лицом, «Духи» содержат загадочное посвящение — «Л». В переписке поэта есть письмо к сестре, в котором он просит послать Л. «Парижскую жизнь». О ком идет речь? Я убежден, что Л. — это Леонидия Фрага, красивая девушка, умная и нежная, которую поэт знал еще ребенком, увидал снова в 1865 году, когда у него был с нею невинный флирт и от которой он отказался в 1870 году, когда вернулся со смертью в душе». И в примечаниях к Полному собранию сочинений Кастро Алвеса (Рио-де-Жанейро, 1938) тот же Афранио Пейшото, который знает все, что относится к жизни поэта, писал: «Ее влиянию (Леонидии Фраги) обязаны «Духи», «Гость» и сонет «Мариэта» из «Ангелов полуночи».
Относительно природы в поэзии Кастро Алвеса Агрипино Гриеко (в «Живых и мертвых», Рио-де-Жанейро, 1931) пишет: «Хотя он и не злоупотребляет местными выражениями, Кастро Алвес — поэт, обладающий, больше чем кто-либо, местным колоритом, он самый бразильский из всех поэтов. Он никогда не писал простой бездушной кистью. И если можно так сказать, любовно интерпретировал нашу природу. У нашего поэта деревья строго классифицированы, это мангенры, ипежекитибабы, их легко узнать. Как никто, он умел передать свойственную нашим сельским краям прозрачность воздуха и дрожание света. Астры услаждали его, как вино из золотистого винограда, а девственные леса приносили ему своего рода зеленое опьянение, причем шум их, видимо, был подлинной материнской песней над его колыбелью. Само безмолвие сертана казалось ему музыкальным. Когда он проезжал по полю, все представлялось ему темами для творчества, пластическим материалом для его умелых рук. Без Кастро Алвеса-пантеиста мы не ощутили бы так остро красоты Бразилии; лучше сказать, мы еще и поныне видим эти красоты его глазами»
