Рядом со Ждановым — Маленков, еще один новый фаворит, этакая огромная жирная жаба, умелый аппаратчик, новый «каменный зад», которым Хозяин потом заменит старый — Молотова. От постоянного сидения в кабинете — бледное, тусклое мучнистое лицо. Оба новых холуя должны были демонстрировать ненависть друг к другу. Они знали: это вызывает благоволение Кобы и успокаивает его подозрительность.
Поодаль стояли двое «молодых наследников», как их называли тогда в партии, — заместитель главы правительства Вознесенский с умным, приятным лицом (наследник в правительстве), и Кузнецов, вчерашний вождь Ленинграда, внешне напоминавший убиенного Кирова, ныне секретарь ЦК (наследник в партии). Эти «глупцы-молокососы», как окрестил их Коба, постоянно демонстрировали союз, сплоченность и преданную дружбу. Не понимая, что это смертельно опасно.
И сейчас они, над чем-то смеясь, переговаривались друг с другом. Если бы они видели, как смотрел на них Коба! Не замечали они и насмешливый взгляд Берии, хорошо изучившего Кобу. Сбоку от группы топтался главный шут — простодушный весельчак Хрущев с детским наивным лицом. Эта личина веселого Ивана-дурака была, на мой взгляд, самой умной маской.
Всех их объединял безграничный, завораживающий страх перед моим великим другом.
Начал Коба.
— Рассаживайтесь товарищи… — И мне: — Очень кратко записывай содержание выступлений.
Но выступлений не было. Говорил он один.
— Вчера в Америке товарищ Черчилль выступил с провокационной речью. Вы о ней подробней прочтете в завтрашней «Правде». Сей господин призывает братьев-империалистов не церемониться с нами. Товарища Черчилля раздражает победа коммунистической идеологии в странах Восточной Европы. Он хотел бы вернуть предвоенный мир. Поблагодарим товарища Черчилля, давнего поджигателя войны…
Помню, я вздрогнул. «Поджигающие войну» — именно так называл Черчилля и западных демократов… Гитлер!
В это время принесли очередную телефонограмму.
Коба прочел.
— Сообщают, что руководители США и Англии, Трумэн и Эттли, открестились от призывов Черчилля. — Голос Кобы стал металлическим. — Поздно, господа. Мы тоже могли бы сделать вид, будто ничего не случилось, но это не в наших интересах. Мы будем трактовать речь товарища Черчилля как прямой призыв к войне с СССР и лагерем социализма. Сегодня товарищ Сталин даст соответствующее интервью «Правде» и постарается сказать об этом прямо нашему народу и мировой общественности. Повторюсь, очень хорошая и своевременная для нас речь… Мижду нами говоря, после войны у нас в обществе появились неверные настроения. Некоторые представители интеллигенции позволяют себе открыто восхищаться западным образом жизни, преступно забывая, что в мире идет борьба классов. Спасибо тебе, товарищ Черчилль, что ты вернул нас к действительности. И напомнил о нашей главной задаче…
Здесь он остановился и о главной задаче тогда ничего не сказал.
И я, и ареопаг — мы пропустили эту фразу. Мы по-прежнему не понимали, что за главная задача имелась в виду!
Коба продолжал:
— Теперь насчет нашего отставания, о котором упомянул этот мерзавец… Это не так, и это… так! Все мы помним, как Черчилль и империалисты долго не открывали второй фронт, желая как можно больше обескровить нас. Но произошло обратное. Истекая кровью, теряя сотни тысяч в сражениях, мы создали самую сильную армию в мире… У господ империалистов сейчас осталось единственное преимущество — атомная бомба. Это очень серьезное преимущество. Наша задача — в кратчайший срок ликвидировать его. Это раз. И два: с сегодняшнего дня мы возобновляем нашу борьбу. Мы должны пресечь настроения благодушия и идеологической слабости… Я недавно прочел, как один из наших военачальников написал: «Война закончилась, и можно наконец пожить спокойно»! Как бы не так! Если мы заживем спокойно, мы больше не большевики. Мы, большевики, живем для трудностей — вот зачем мы пришли в мир. Мы пришли переделать этот мир. Кто хочет покоя — наш злейший враг. Зарубите себе это на носу. Мы прифронтовое государство — главная крепость социалистического лагеря, окруженная — кем? Врагами!
Берия захлопал. За ним — все присутствующие и я, конечно. Но Коба жестом остановил овацию и продолжил:
— А что мы имеем? Лаврентий докладывает: оказывается, в столице недавно раздавались такие же искренние, жаркие овации! Я говорю о вечере поэтессы Анны Ахматовой. Спрашивается — почему ее так приветствовали? Я к тебе обращаюсь, Андрей.
— Враги, — сказал Жданов, отвечавший в новом Политбюро за идеологию.
Берия улыбнулся.
— Лаврентий правильно улыбается. Если бы хлопали только враги! Вот, например, здесь присутствует мой старый друг, товарищ Фудзи. Он, большевик со дня основания партии, все ладони отбил, хлопал, как наивная институтка. — (Берия снова чуть улыбнулся, а я… я никак не привыкну, что следят повсюду и доносят обо всем.) — Впрочем, после тех мест, где он побывал, и говно — пирожное!.. — (Он впервые упомянул о «тех местах».) — Эти вольнодумы, — продолжал Коба, — между нами говоря, опаснее открытого врага. Они сегодня наши, но завтра могут быть чужие… И если товарищу Фудзи с его революционным прошлым нетрудно осознать свои ошибки, то для других они могут стать роковыми… Теперь о самом тревожном: разболтались военные!
В комнату вошел молодой, черноволосый, кровь с молоком, красавец. Он держал в руках тоненькую папку (портфели и оружие сдавали при входе на дачу).
— Кто не знаком — познакомьтесь: генерал-полковник товарищ Абакумов. Много и хорошо поработавший в нашей военной контрразведке. Я думаю, мы рекомендуем его на пост нового министра госбезопасности. Возражения есть? Нет… Сейчас наш новый министр товарищ Абакумов прочтет нам выдержки из «прослушки» некоторых телефонных бесед. Вы услышите, о чем болтают между собой два негодяя — генерал-лейтенант Гордов, которому мы с вами присвоили звание Героя Советского Союза, и его начальник штаба, так же увешанный нами высокими наградами. Приступай, Абакумов.
Абакумов как-то торжественно (еще бы — вступление в должность!) начал читать:
— «В квартире гражданина Гордова была установлена «прослушка», как выяснилось, не зря. Оперативной техникой зафиксирован следующий разговор по телефону. С Гордовым говорит его начштаба Рыбальченко: “Вот жизнь настала — хоть ложись и помирай. Как все жизнью недовольны, прямо все в открытую говорят: в поездах, в метро — везде прямо говорят”. Гордов: “Эх, сейчас все построено на взятках и подхалимстве, а меня обставили в два счета, потому что я подхалимажем не занимаюсь”. Рыбальченко: “Да посмотри, что делается кругом, голод неимоверный, все недовольны. Газеты наши — сплошной обман, так все говорят. Министров сколько понасажал, аппарат раздули. Как при царе было — поп, урядник, староста, на каждом мужике семьдесят семь человек сидели, — так и у нас сейчас…”» Стоит ли читать дальше эту контрреволюционную мерзость, товарищ Сталин?
