— Ты очень любишь море?
— Очень! Не могу долго жить без моря…
О том, как я устраиваюсь в новой комнате и как представляю предметы
Не раз в жизни мне приходилось поселяться в различных комнатах, притом устраиваться совершенно самостоятельно, по собственному усмотрению и вкусу. Быть может, мне скажут, что это такие пустяки, о которых не стоит и упоминать. Я согласна, что для зрячего и слышащего человека подобные житейские обстоятельства не представляют ничего особенного, но для меня это весьма серьёзное событие. Одним взглядом окинув незнакомую комнату, зрячий человек видит ее длину и ширину. Для слепого, но слышащего человека существуют акустические возможности — по звуку голоса, по стуку шагов приблизительно представить величину комнаты, — и все-таки он ее обойдет и осмотрит руками. Что же говорить обо мне? Ведь я лишена всех этих преимуществ, мне остается только одно: тщательно исследовать всю комнату, узнать ее длину и ширину, узнать, квадратная она или прямоугольная, и т.д. Затем я должна узнать, против какой стены или окна находится дверь. Только после такого тщательного изучения комнаты я получаю представление о ее вместимости, представляю себе все предметы своей старой обстановки и мысленно расставляю их в новой комнате. Конечно, я не представляю себе целую группу предметов, а отдельно каждый: стул, стол, шкаф, кровать, тахту и т.д. Причем представляю я предметы не в уменьшенном или увеличенном виде, а в их натуральном размере, и, разумеется, знакомые мне предметы представляю не частично, например, вначале одну ножку стула, после другую, затем спинку… Нет, знакомую вещь я представляю сразу, целиком в ее натуральном размере. Другое дело, если бы я осмотрела только одну часть какого-либо незнакомого или необычного предмета. Не зная этого предмета в целом, я, безусловно, представляла бы себе только ту часть, к которой прикасалась руками.
Например, если бы мне дали прикоснуться к какому-нибудь одному концу рогов оленя и затем спросили: «Теперь вы представляете ветвистые рога этого животного и всего оленя?» — без сомнения, я сказала бы: «Нет». Но прикоснувшись к краю спинки своей кровати, я скажу, что представляю всю кровать. Оговариваюсь я об этом потому, что не только просто любопытствующие лица, но и научные работники, изучающие психологию слепых, их трудовые навыки и приспособляемость к окружающей обстановке, не раз спрашивали меня, как я представляю предметы: целыми или по частям, в уменьшенном или в увеличенном размере? Мне кажется, что если я, находясь на расстоянии, буду представлять данный стул по частям и в ненастоящем его размере, то, подойдя к нему, я могу легко ошибиться и всякий стул — маленький или большой, целый или сломанный — буду принимать за тот стул, о котором меня спрашивали, всякий стол — за стол вообще. Между тем я, изучив все особенности и признаки данного стула, имею о нем совершенно реальное представление и узнаю его не только тогда, когда он стоит на заранее известном мне месте, но и в тех случаях, когда его переставят в любое другое место.
Если мне показывали детские игрушки, изображающие мебель, я представляла кукольный стульчик или столик много времени спустя совершенно в таком размере, в каком я его воспринимала, — кукольный стульчик в моем представлении не сливался с образом большого комнатного стула.
Итак, изучив новую комнату, представив ее размеры, ширину и длину, я легко устраивалась в ней, даже обходясь без помощи зрячих. Я расставляла мебель по собственному вкусу, по заранее представленной схеме, а если иногда не совсем придерживалась этого плана, то только потому, что соблюдала удобства: ставить стол среди комнаты, как это нередко делают зрячие хозяйки, для меня, например, весьма неудобно, ибо в таких случаях я неизбежно натыкалась бы на этот стол.
После расстановки мебели я снова изучала комнату, чтобы знать, сколько осталось свободного пространства, какую площадь занял каждый предмет, на каком расстоянии находится кровать от стола, и т.д. Наконец, когда все осмотрено, изучено, представлено, я совершенно свободно ориентируюсь в своей комнате.
Соблюдая постоянный порядок в комнате, я приучаюсь совершенно бессознательно приспосабливать свои движения и хождение по комнате к данной обстановке.
Так, например, если я сижу на тахте, а мне нужно взять со столика бумагу или карандаш, я протягиваю руку не как попало, не в противоположную сторону, а именно к столику, как раз к тому месту, где лежит бумага или карандаш. Если мне нужно подойти к шкафу, я не иду так, чтобы наскочить на него с разбегу, а делаю именно столько шагов (конечно, я их не считаю), сколько нужно, чтобы подойти к шкафу.
Мне приходилось не раз переселяться из меньшей комнаты в большую и, наоборот, из большей в меньшую. В таких случаях я плохо чувствовала себя в первое время. Если я попадала в большую комнату, она казалась мне очень длинной, и я совершенно машинально останавливалась среди комнаты, не доходя до стола или шкафа и разыскивая эти предметы вокруг себя в пустом пространстве. Если бывала меньшая комната, я в первые дни наскакивала на предметы, потому что считала их дальше от себя. Но и в первом и во втором случае предметы не казались мне ни меньше, ни больше: их размеры в моем представлении совершенно не изменялись. Поэтому я осмеливаюсь назвать абсурдом предположение, что каждый слепой, находясь на расстоянии от хорошо знакомого ему стула или стола, представляет эти предметы в уменьшенном или увеличенном виде.
Повторяю, что мы, слепые, не узнавали бы знакомых предметов, если бы представление о них не соответствовало их действительным размерам, их гладкой или шероховатой поверхности.
Когда я пишу эти строки, я пытаюсь представить себе два шара, — большой и маленький. Если бы сейчас ко мне подошел кто-нибудь и дал мне в руки маленький (воображаемый) шарик, я, без сомнения, узнала бы, что из двух представляемых мною шариков мне показывают именно маленький.
Разве это не убеждает в том, что представления слепых об окружающем мире вполне реальны и не уступают восприятию зрячих. Разница только в том, что зрячий все представляет зрительно, а у слепых — тактильные представления.
Я считаю не лишним вкратце передать разговор с одной милой женщиной, которая уверяла меня, что слепые не могут представить предметы в таком объеме и форме, каковыми они являются в действительности. Ей почему-то казалось, что слепые представляют предметы или большими, или меньшими, — на этом последнем, т.е. меньшем размере, она особенно настаивала. Она предложила мне несколько вопросов в таком роде:
